Войти. Шаг. Еще один. Дверь открывается. «О боже, мы разбудили детей». Это Мама. Подбегает, берет меня за руку. Ведет в ванную. Желтая струйка мочи, пена на дне унитаза. И обратно в комнату. Укладывает меня в кровать, укрывает одеялом. Но сердце сильно колотится. Глаза открыты. Я смотрю на дверь. Кто же был в кухне? Мужчина? В плаще? Пан Ю.? В такую рань? Шаг к двери. Рука на ручке. Дверь подается легко, даже не скрипнув. Темная прихожая. Щека, прижатая к холодной штукатурке. Сердце никак не успокоится. Что случилось? Отец и Мама в кухне. Уже одетые? Нет, только накинули на плечи пальто. Ханка? Нет, она, кажется, у себя в комнате. Голос. Кто говорит? Слова отрывистые. Шумит, закипая, чайник. Звон стаканов. «Присядьте». Спешка? Почему? «Разбудите Ханемана». — «Сейчас?» Стук открывающейся двери. Мягкие шаги на лестнице. Спускаются. Медленно. Впереди Ханеман. За ним Отец. «Здравствуйте». Передвинули стул. «Здравствуйте, садитесь». — «Что случилось?» Шепот. Пан Ю.? Ровный голос. Помешивание чая. Звяканье ложечки. «Вы читали „Трибуну“?» «Вчерашнюю?» — «Да». — «Читал. Но а что все-таки случилось?» Мама подходит к двери. Выглядывает, нет ли кого в коридоре. Возвращается в кухню. «Пан Ханеман, не будьте ребенком. Это касается вас». Отец у окна. «Вы уверены?» «Пан Юзеф, ни в чем нельзя быть уверенным. Но я слышал…» Опять шепот. Голос у Ханемана спокойный: «Без паники. Обо мне не тревожьтесь. Это еще ничего не значит». Голос пана Ю.: «Что за легкомыслие! Будет новый процесс. Контакты с „Вервольфом“[48]и с Западной зоной. У тех, что остались…» Отец. Стоит у окна. «Откуда вы это знаете?» — «Слыхал в кабинете Хшонстовского. У него сидел какой-то в штатском. Спрашивал про вас. Хшонстовский сказал, что, может быть, возьмет вас, когда я уйду на пенсию.» А он на это: «Ханемана? Забудьте. Это к добру не приведет. Ниточки тянутся на Запад. Лучше не впутывайтесь. Это мой вам партийный совет». Голос Ханемана. Раздраженный, резкий: «Чепуха. При чем здесь я?» Голос пана Ю. Вздох: «Пан Юзеф, объясните ему, у меня нет сил». Голос Отца: «Пан Ханеман, я видел, как за одну ночь вывозят целый город. Это не шутки». Голос Ханемана: «Ну так что? Бежать? Куда?» Пан Ю.: «Вы отлично знаете, какие были приговоры по делу Качмарека[49]». — «Никуда я не побегу».
Тишина. Сердце сейчас выпрыгнет. Епископ? «Вервольф»? Пан Ханеман? Эти голоса. Окраска слов. Страх. Все еще тихо. Сидят за столом. Чай стынет. Смотрят друг на друга. Молчат. Пан Ю. поднимает голову. «Еще одно. У Ханки хотят забрать мальчика». Ледяной холод в груди. Я смотрю на дверь комнаты. Адам спит. Услышал? Надо плотнее закрыть дверь. А если он за ней стоит? Я не двигаюсь с места. В кухне тишина. Голос Ханемана, едва слышный: «Как это забрать? Кто?» — «Не задавайте глупых вопросов. Они уже сюда приходили». — «Но почему?» — «Кажется, у них что-то на нее есть. Еще по Тарнову. А то и раньше. Может, лесные отряды…» Мама с прижатой ко рту рукой: «Господи…» Нетерпеливый жест Отца: «Откуда вы знаете?» Пан Ю. пожимает плечами: «Жена слыхала в отделе опеки. Бумаги уже готовы. Его отправят в приют в Щецинке. Якобы нынешняя опекунша не отвечает требованиям. Кроме того, материальное положение. Вы что-нибудь подписывали?» — «Нет, ничего». — «Значит, придут и потребуют, чтобы подписали. Что у вас плохие условия». — «Но это вздор!» почти кричит Мама. «Не кричи, — шепот Отца. — Ребят разбудишь».
В глазах темно. Невидимая рука сжимает горло. Еще минута. Нет, этого не может быть. Как — забрать? Адама? У нас? Куда? А тот вечер? Черная путейская куртка. Обучение азбуке жестов. Драки на холмах. Побег из приходского дома. Все это внезапно вернулось. Каждый жест. Всё. Забрать? Почему? Что мы сделали? Ведь Ханка так его любит. Ведь ему у нас хорошо. Что она сделала? У них на нее что-то есть? Что это значит?
Скрип двери. Полоска света на полу. В двух шагах от меня. Прижаться к стене. Не дышать. Босые Ханкины ноги. Прошлепали рядом. Нетвердые шаги. Халат, придерживаемый на груди. Сощуренные глаза. Волосы перевязаны красной лентой. Входит в кухню. «Что-нибудь случилось?» Попятилась, увидев Ханемана и пана Ю. «Ох, извините… я не знала…» Мама отодвигает стул. «Сядь». Наливает чай. Ложечка со звяканьем опустилась на блюдце. Стукнула крышка сахарницы. Ханка бормочет: «Слишком горячий». Головы сближаются. Вначале шепот Отца, потом скороговоркой — Мамин. Стул рывком в сторону. Шаги. Ханка пробегает через прихожую. «Нет!» — кричит. Влетает в комнату. Адам, испуганный, вскакивает. Ханка обнимает его. Адам прижимается к ней, он ничего не понимает. Я подхожу к ним. Оба дрожат, обнявшись. Ханка плачет. На пороге Мама, за ней Отец. В кухне пан Ю. Смотрит в окно. Ханеман в прихожей. Пан Ю. встает: «Я выйду через сад. Так будет лучше». Ханеман кивает, протягивает руку: «Спасибо». Пан Ю. отворачивается: «Ничего не говорите. Лучше ничего не знать». Ханеман снова кивает. Пан Ю. уходит. Минута, и он исчезает за шпалерой туй.
Ханка гладит Адама по голове. Целует его лоб, глаза, щеки. Шепчет: «Я тебя никому не отдам, понимаешь? — Адам смотрит на нее, все еще не понимая. — Ты будешь со мной всегда». Адам легонько проводит пальцем по ее лицу, рисует на щеке маленький крестик. Наверно, уже знает. Ханка изо всех сил прижимает его к себе. «Ничего они нам не сделают, понимаешь?» Адам только опускает веки в ответ. Потом складывает пальцы: «Я тебя люблю». Ханка хватает его за руки. Он смотрит на нее сухими глазами.
Я отворачиваюсь. Я не могу на это смотреть. Слезы? Ханка укладывает Адама на подушку. «Что будешь делать?» — спрашивает Мама. «Не знаю». — «У тебя где-нибудь кто-нибудь есть?» — «Раньше, может, и были. Но сейчас…» — «Пойдем на кухню, подумаем…» Ханка улыбается Адаму и еще раз целует его в лоб. «Я сейчас приду». Идут на кухню. Перешептывания. Оборвавшийся протестующий возглас. Опять перешептывания. Шиканье. Я узнаю два знакомых слова. «Вроцлав…» — «Может быть, к Зофье?..» Ну да, ведь в Чеплице живет тетя Зофья… Как? Так далеко? «Пан Ханеман, убедите ее. Это же только на время…»
Я подхожу к Адаму. Подняв руку, он показывает пальцами: «Я никуда не поеду». — «Надо». — «Спрячусь в лесу». — «А Ханка?» — «Вместе с Ханкой». Господи, да он спятил. Я смотрю на него. Он запустил пятерню в волосы. Чешется. Я стою босиком. Холодные половицы. Из кухни опять доносятся голоса. «Пан Ханеман, ну подумайте сами, это же глупо. Ничего они нам не сделают». Это Ханка. Опять голоса. Шепот. Неразборчивые слова. Адам прислушивается. Встает. Берет рубашку. Застегивает пуговицы. «Ты что хочешь сделать?» Не отвечает. Надевает носки. Откидывает волосы со лба. В комнату входит Ханка. «Ты зачем встал? Еще рано». Я киваю в его сторону головой. «Он хочет спрятаться в лесу». — «Господи!.. — Ханка пытается его обнять, но он уворачивается. — Погоди, ты куда?!» Хватает его за руку. Адам старается вырваться, но она сильнее. «Это еще что такое? Что за номера?» Адам злобно на нее смотрит. Ханка смягчается. «Ну знаешь… Что ты вытворяешь? Нам нельзя делать глупости. Наверно, придется ненадолго уехать». В кухне Отец достает из шкафчика расписание поездов. Они с Ханеманом склоняются над столом. «Двенадцать шесть в Тчеве, пересадка на быдгощский, потом в три…» Голоса стихают.
