– За твое здоровье и за Чикаго! – сказал я.
– Что происходило в Париже?
– Я виделся с Мэтью, мы замечательно провели выходные, он был рад сходить на «Мышьяк и старые кружева». Ничего необычного, кроме…
– Кроме Злибо? – закончила она.
– Да, я узнал сегодня утром. Мне жаль его. Я не думал, что мой психоанализ с ним так трагически завершится. На самом деле, я не могу осознать, что он…
– Когда ты это осознаешь, твой траур закончится.
Что и следовало доказать. Несмотря на усталость, у Флоранс на все был ответ.
– Тебе легко говорить, – сказал я. – Ты была холодна в отношениях с ним.
– Он становился своевольным и властным. Его руководство Аналитическим кружком вело к катастрофе. Вместо того чтобы называться пожизненным консулом, лучше бы уступил место другому.
– Ты за это его осуждала?
– Он меня ужасно раздражал тем, что взялся за историю психоанализа. Согласна, он встречался с Фрейдом, Мари Бонапарт, Эрнестом Джонсом или с кем там еще, но ему уже пора было на пенсию, это уберегло бы его от подобного конца.
Я предпочел ничего не отвечать. Официант принес наш заказ – зубатка на гриле для Флоранс (складывалось впечатление, что она не могла есть ничего другого в этом ресторане), и голавль для меня, и этим, к счастью, отвлек наше внимание. Он поставил перед нами тарелки и удалился, пожелав приятного аппетита.
Однако я едва притронулся к еде. Тема разговора и категоричный тон Флоранс создали некоторую неловкость, так что остаток ужина прошел в банальностях, призванных ее рассеять: общие друзья, жестокость времени, продвижение крайне правых, распущенность политиков, последняя книга, которую мы прочли, соперничество фрейдовских школ… Мы были не способны разговаривать на одну и ту же тему более двух минут подряд. Флоранс, казалось, заняла оборонительную позицию. У нее был нервный, прерывистый тон. Я не понимал, что привело ее в такое состояние. Хотела ли она заставить меня забыть о ее нападках на Злибовика с помощью этих пустых рассуждений обо всем и ни о чем? Если только это не последствия усталости или многочасовой разницы во времени, как она утверждала. Как; бы то ни было, ужин начал меня утомлять, и я спешил его закончить.
– А твои пациенты? – спросила она.
– Ничего необычного со времени твоего отъезда – ответил я уклончиво, – рутина продолжительные анализы с одной стороны, а с другой – работа с хроническими неудачниками. Ты знаешь эту песню: неприятности в школе, на работе, в любовных делах, потом безрезультатное лечение и неудавшаяся попытка самоубийства, потом снова реабилитация. Тяжелое время для невротиков…
– А как успехи с твоей клептоманкой?
Вопрос меня удивил, я никогда не говорил ей о клептомании Ольги.
– Это тебе Шарве сказал? Определенно, новости быстро расходятся, – с досадой заметил я.
– Он… немного рассказывал об этом, – пробормотала она.
Ее поведение показалось мне странным. Неужели она хотела скрыть от меня, что они были любовниками? Но она уже вышла из того возраста, когда такие вещи держат в тайне. Словно поняв причину моего удивления, она уточнила.
– Я видела его вчера. Мы должны были закончить кое-какую работу.
– Ты вчера его видела? Я думал, он звонил тебе из Вены. Он там на семинаре до конца недели.
Она сильно покраснела и чуть не опрокинула бокал. В первый раз я видел ее настолько взволнованной.
– Ну, я хотела сказать… по телефону. Он хотел получить уточнения по статье, – пробормотала она, все больше смущаясь.
Она явно лгала Шарве не звонил ей. И я ошибся: они не могли быть любовниками, иначе Шарве не справлялся бы о ней. Причиной замешательства, которое я, как мне казалось, почувствовал во время разговора с ним, было то, что происходило в картеле, а не его интерес к Флоранс. Почему она лукавила? Внезапно в голове у меня промелькнула догадка. Подозрение сначала покачалось мне настолько невероятным, что я хотел прогнать его прочь, но оно лишь укрепилось в моей голове с силой убежденности.
– Это Макс Монтиньяк рассказал тебе, что моя пациентка была клептоманкой? – спросил я внезапно.
Она выглядела так, будто ее ударили.
– О чем ты говоришь? – спросила она бесцветным голосом.
– Ты знала этого типа. Только он мог сказать тебе, что его жена была клептоманкой.
На этот раз Флоранс не выдержала. Избегая моего взгляда, она взяла сигарету и дрожащей рукой зажгла ее.
– Я действительно обсуждал это с Шарзе, – продолжил я, – но это не он тебе рассказал. Ты даже не знала, что он сейчас в Вене.
– Ну и что?
– И что?… Кроме него только два человека были в курсе: Злибо и Монтиньяк. Со Злибо ты в контрах, остается Монтиньяк. Назови кого-нибудь другого.
– Никого другого, – сказала она окрепшим голосом. – Ты прав, я знала Макса… Он был моим любовником.
– Твоим любовником!
– Тебя это шокирует? По-твоему, чтобы мужчина меня заинтересовал, ему нужно проучиться десять лет или полжизни провести на сеансах у психоаналитика. Заметь, – добавила она немного более спокойным тоном, – со всем тем, что у него было, Макс мог бы так и прожить всю жизнь. Тем не менее, он был моим любовником. Я предпочла бы, чтобы ты об этом ничего не знал, из-за его жены. Тем хуже. В сущности именно по оплошности правда обычно выходит наружу. Ты думал, что у меня была связь с Шарве, так? Мы действительно переспали два или три раза, но не более того… С Максом было по-другому, я познакомилась с ним, возвращаясь с конференции в Женеве. Мы сидели рядом в самолете. Он буквально взял меня приступом. Я испытала какое-то животное влечение к нему. В тот же вечер мы переспали.
Я ушам своим не верил. Флоранс спала с Максом! Чем она приглянулась этому человеку? Животное влечение, как она говорила? Макс рассказывал Злибовику, что лечился с другими женщинами от унизительной страсти к Ольге. А Флоранс, от чего лечилась она? Она часто подсмеивалась над порядочными и добросовестными интеллектуалами, с которыми обычно встречалась, как бы вспоминая нашу робость в браке, и нелестно отзывалась об их мужских способностях. «Такие же целомудренные, как и Фрейд», – говорила она. Был ли Макс панацеей? Такое ощущение, что весь мир старался от чего-то исцелиться. Макс хотел освободиться от Ольги, которая с помощью моих сеансов, возможно, пыталась получить избавление от него. А я, вероятно, того же ждал от Ребекки, которая, со своей стороны, искала исцеления со мной. Жизненные трудности в некотором роде толкали нас друг к другу. А психоанализ был на перекрестке этих разочарований и вносил некоторый порядок, подобно транспортной развязке в часы пик. Он не всегда помогал избежать аварий, как в случае с Ольгой, но некоторые все же предотвращал. Тем не менее, выходки Флоранс во вкусе Ольги, затем то непреодолимое влечение, которое Злибовик и я испытывали к нашей общей негодяйке… – все это вызывало у меня растерянность. Сыновья Фрейда близки к сумасшествию? – Вот только жизнь с мужчиной, – продолжила она, – длится, пока вы в постели. Макс был очаровательным, – если бы ты его видел, то согласился бы со мной, – но он не мог жить без публики. В конце концов это начинает утомлять. Он думал привлечь мое внимание, принимая меня в своем особняке. Но я не из тех, кому можно пустить пыль в глаза. На самом деле, несмотря на внешность конкистадора, он был слабаком с хронической депрессией. Жена делала его жизнь невыносимой. Она как безумная воровала в магазинах. Он оплачивал все, что она хотела, но ничего не помогало. Это вызывало у него невообразимые приступы ярости, однако он был не способен покинуть ее. Мне это надоело, и я порвала с ним прежде, чем уехать в Чикаго.
