стоило слышать ничего из их разговора. Она отрезала себе путь к отступлению. Она ведь могла выстрелить сразу, помочь отцу выбраться, умолять его о прощении и откатиться назад. Но теперь ему известно, что она и сама отчасти виновата в том, что с ней случилось, что ее многое связывало с Малкольмом. Их многое связывало. Слишком многое. Потому она жаждала услышать его исповедь. Прежде чем привести приговор в исполнение. Она давно хотела знать правду.
— Хорошо, — с тяжелым вздохом кивнул Малкольм, — у меня была младшая сестра. Однажды она пошла на вечеринку, где ее накачали наркотиками и изнасиловали. Она не смогла это пережить и покончила с собой. Ей было всего шестнадцать, как и тебе в нашу первую встречу. Я ничего не мог сделать, тогда я учился в колледже и жил в другом городе. Когда я узнал, мне сорвало крышу. Я примчался домой и нашел каждого из тех, кто сделал это с ней.
— А девушка?
— Это была ее подруга. Эта тварь снимала процесс на камеру и распространяла видео среди знакомых, — он поморщился, — зато благодаря ей я знал всех причастных в лицо.
Руки Томасин дрогнули и опустились сами собой, и теперь дуло пистолета смотрело в землю. Она прикусила губы до крови. Услышанное тронуло ее так глубоко, что она даже позабыла о боли, ставшей уже не такой острой, а приглушенной и далекой. Она могла счесть эти слова высокопарной ложью, но они звучали обезоруживающе искренне.
— Я не горжусь этим поступком, — продолжал Малкольм, — месть не вернула ее из мертвых. Мне уже было наплевать, я отказался от адвоката и признал вину. Из-за этого от меня отвернулась вся семья, все близкие и знакомые. Я убил этих ублюдков, но оказался среди еще больших отморозков в тюрьме. Выбора не было. Хочешь выжить в волчьей стае — стань ее вожаком.
Последняя деталь пазла заняла свое место. Теперь Томасин поняла смысл вычурного названия главного аттракциона павшей Цитадели. Волчья гонка. Чтобы стая могла удовлетворить жажду крови и не обратила ее против своего главаря. По словам Дайаны, эти бешеные псы его ненавидели. И как же Малкольм, должно быть, ненавидел их сам — подобных тем, кто погубил его сестру. Сестру, которую он не сберег, и, наверное, винил себя в этом. Вместо нее он взял под свою опеку другую девчонку того же возраста. Пока она не повзрослела, и в дело не впутались совсем другие чувства.
Чувства, которые теперь душили Томасин, мешая ей вытолкать из себя хоть что-то в ответ. Но ничего не приходило на ум, опустошенный недавним всплеском адреналина. Зато боль прошла, и в теле воцарилась удивительная легкость.
— Я плохой человек, Томасин, — подвел итог Малкольм, — но я пытаюсь поступить правильно, исправить то, что еще можно. Все, что я могу для тебя сейчас сделать — отвезти к врачам Капернаума. А дальше решай сама.
Она не знала, что на это ответить. До недавнего времени Томасин вообще планировала не дожить до лета, так что будущее представлялось ей весьма туманным. Но призрачный огонек надежды разгорелся. Она утешила себя, что всегда может сбежать, если что-то пойдет не так. Но она ему верила. Хотела верить.
Она шагнула вперед и приняла протянутую руку. Глаза Малкольма влажно блестели и были полны благодарности, а взгляд стал таким теплым, что Томасин готова была забыть все прежние обиды. И сделала бы это, если бы главное напоминание не толкнуло ее в живот изнутри. Эта проблема требовала срочного решения. С остальным можно будет разобраться после, если врачи Капернаума действительно так хороши.
Малкольм усадил ее на мотоцикл и протянул громоздкий шлем. Томасин поморщилась — у нее и без этого огромного сооружения гудела голова, но сил на споры у нее не осталось. Плотный пластик приглушил звуки, и она утратила прежнюю остроту слуха. Она возилась с застежками и не услышала шагов. Была еще одна деталь, которую девушка совсем упустила из внимания, и теперь пожалела.
Мотоцикл потерял равновесие, и она повалилась набок вместе с ним. В лесу невозможно было развить достаточную скорость, чем и воспользовался отец, каким-то образом выбравшийся из ямы. Томасин, придавленная тяжелым транспортным средством, теперь могла только наблюдать их противостояние с Малкольмом, пытающимся выбить у отца нож.
— Ты заплатишь за то, что с ней сделал! — взревел отец. Не вызывало сомнений, что он слышал весь их разговор и сделал соответствующие выводы. И история о мертвой сестре в качестве оправдания его совершенно не тронула. Едва ли он выполз из той дыры, чтобы дать свое родительское благословение на их счастливый союз. Томасин читала, что так делали в прежнем мире. Но в этом новом, рехнувшемся мире, отец и будущий отец ее ребенка сражались, как дикие звери.
И отец Томасин был сильнее. Преимущество в виде ножа было на его стороне, а у Малкольма не было с собой той жуткой биты с шипами. Но был пистолет, который девушка по старой привычке присваивать все ценное спрятала в глубокий карман куртки.
Отец заметил.
— Давай, Томас! — торопил он, — не разочаруй меня!
Он говорил: бей или беги.
Она нажала на курок.
Отец говорил: слушай лес. И лес застыл, оглушенный звуком выстрела.
А еще он сказал: ты мне больше не дочь. Так что к черту его советы.
Малкольм спихнул с себя безвольное тело поверженного соперника и сразу же ринулся к ней. Кровь заливала ему лицо — глубокая рана крест-накрест пересекала старый шрам, когда-то оставленный Томасин, начинаясь от брови и заканчиваясь над ключицей порванным воротником куртки. Она выронила еще дымящийся пистолет и порывисто обняла мужчину, ничуть не боясь перемазаться в крови. Кровь была частью каждодневной рутины в изменившемся мире. Как и смерть. Но, возможно, однажды все будет иначе.
А Томасин больше не собиралась умирать.
Эпилог
Томасин вынула из ствола стрелу и придирчиво осмотрела со всех сторон — наконечник немного погнулся, но при должном усилии можно поправить. Другие стрелы она собрала в кустах поблизости, бесшумно ступая по ковру из мха и прислушиваясь. Громко пели птицы. Ветер качал лохматые лапы елей.
Вот оно. Легкий шорох. И следы, почти неразличимые, невесомые, опознаваемые лишь по протектору на подошвах. Следы привели ее к полянке, залитой солнечным светом. Солнце заставляло темноволосую макушку дочери отдавать рыжиной.
Артемида сидела на пеньке, лук валялся в траве рядом с ней, а на коленях девочки вольготно устроился… кролик. Дочь охотилась за ним и должна была убить, но пятилетнему ребенку пока трудно давались
