у него будет огромным. Но беспокоит меня даже не он, а то, что Худяков всеми силами пытается скрыть, что с трудом шевелит рукой. Вдруг у него перелом, а он тут мужественно страдает? С него станется.
– Подержишь? – поднимаю ресницы и будто с разбега падаю в его потемневшие от боли глаза. Между нами проходит ток. Не сумев подавить реакцию тела, с головой выдаю себя дрожью. Влад медленно сглатывает. Переводит взгляд на мои приоткрывшиеся губы. Просто ужас какой-то… Кошмар. Ну почему, а? Разве это нормально? Сходу вот так. Как будто и не было между нами стольких лет, лжи и причиненной друг другу боли.
– Влад! – напоминаю о своей просьбе дрожащим голосом.
– А, да, конечно, – перехватывает компресс. И морщится от того, что на эмоциях был слишком неосторожен.
– Аккуратнее! Ну что ты…
Машинально наклоняюсь, чтобы подуть, где болит, но сообразив, что чуть было не сделала, неловко отворачиваюсь. Худяков с шумом выдыхает. Откашливается. Воздух между нами все так же потрескивает и искрит. Я отхожу и включаю кран, чтобы наполнить водой опустевшую форму для льда. В такую жару он точно нам пригодится. Да и просто надо хоть чем-то занять руки, а заодно понять, где заканчивается это ненормальное притяжение. На каком расстоянии друг от друга?
– Почему не видишь?
– А?
– Ты сказала, что ты не видишь смысла выдвигать обвинения против Чурановой.
– Ну, да. Максимум – ей выдадут письменный запрет на приближение. А на кой он, если у нас просто нет шансов когда-нибудь встретиться снова?
– Ах, в этом смысле, – мрачнеет Худяков, с силой растирая лицо ладонью. – Ну да. Какие уж тут шансы?
Хорошо, что я об этом упомянула. Как-то нас с Владом занесло на эмоциях от случившегося. Мы совершенно забыли, что живем в разных странах. Так что даже если очень хочется, бессмысленно что-либо начинать. Именно потому, что мы просто не впишемся в жизнь друг друга.
Нет, можно, конечно, себя обманывать. Убеждать, что реально поддерживать связь и на расстоянии, но мы слишком взрослые и умные люди, чтобы не понимать, что это – утопия. Усталость, взаимные претензии, ревность – короткий перечень того, что нас ждет, решись мы на такую глупость. Как скоро мы начнем друг друга уничтожать, как это уже бывало? Рвать ребенка в разные стороны, тянуть каждый на себя, без оглядки на желания сына, а лишь с одной целью – испортить жизнь его родителю, с которым не получается ужиться, как бы того ни хотелось.
– Если ты, конечно, не передумаешь разводиться.
– Я похож на идиота? – хмурится Худяков.
– Нет. Но в жизни порой случаются самые удивительные вещи.
– Ты имеешь в виду наш брак? Она залетела. Обманом. Потом потеряла ребенка. Я мог бы еще многое рассказать, но не стану. Чем бы ни закончилась наша история, я сам это допустил. Переводить стрелки – недостойное мужика занятие, прости, Асия.
– С чего ты решил, что я жду оправданий? Мой вопрос был вызван исключительно беспокойством о сыне. Если ты планируешь с ним видеться, я должна понимать, что за люди находятся в твоем окружении.
– Если? – переспрашивает Худяков, пригвождая меня к полу тяжелым взглядом. Признаться, мне даже становится немного совестно. Прозвучало это так, будто я сомневалась, что ему нужен наш ребенок.
– Ну, ты пока не делился со мной своими планами.
– Думал, тут и так все понятно. Я так понимаю, ты записала его на свою фамилию?
– Да, – настороженно отвечаю я.
– Я хотел бы это исправить. А отчество у него есть? Как он вообще записан в документах? Что с гражданством?
– Оно у него двойное. И в том свидетельстве, что предусматривает отчество, он Владиславович.
– Спасибо, – напряженно замечает Влад и вдруг весь подбирается. Заглядываю ему за спину.
– Арчи! Ты почему не спишь?
Артур пожимает тощими плечиками и, сладко зевнув, уверенно семенит к Худякову:
– Хай. Ам Артур, – представляется на английском. – Энд ху ар ю? Даз ит херт? (С английского: Привет, я Артур. А кто ты? Тебе больно?).
Перехватываю маленькую ручку, до того как Арчи успевает воткнуть палец в центр наливающегося на груди Худякова фингала. На Влада страшно смотреть… Кажется, нам все же придется ехать в больницу. У него вот-вот случится инфаркт.
– Ноу, ам…
– Арчи, Владу удобнее будет говорить с тобой на русском.
– А. Привет. Так тебе больно? – мгновенно переключается сын, взбираясь мне на руки.
– Совсем немного.
– У меня тоже есть синяк, – зевает во весь рот, мостясь головкой у меня на груди. Целую сына в макушку, не отводя глаз от его отца. Под ребрами бабахает так, что я тупо боюсь, как бы сердце не выпало нам под ноги.
– Ты весь в синяках, Арчи. Просто стихийное бедствие, а не ребенок.
– Что такое стихийное бедствие?
– Ураган, например. Это когда ветер такой сильный, что валит даже большие деревья. Или землетрясение. Это…
– Когда земля трясется? – догадывается сынок.
– Все ты знаешь, – улыбаюсь, задыхаясь от нежности.
– Когда я бегаю, трясется посуда в буфете.
– И я трясусь. Ведь только и жду, что ты опять расшибешь лоб.
– Так не жди, – предлагает Артур, заставляя нас с Владом расхохотаться.
– Ты чего подхватился-то, юморист? Пить хочешь? Или в туалет?
– На море!
– Рано еще. Поспишь еще чуть-чуть, и тогда. Точно не хочешь водички?
– Нет.
– Тогда беги в кровать. Я сейчас приду, тебя уложу.
– Пока, Влад, – бормочет Артур, на ходу засыпая.
– Пока, сынок.
Вот и как это пережить?
– Я пойду. Тебе тоже надо отдыхать, – сипит Худяков, когда в
