что здешний проводник все что-то похаживает вокруг деревьев, словно у него по соснам заметки положены; наконец спросил я о причине этой ходьбы вокруг сосан и изумился простоте тех примет, по которым местные жители узнают дорогу; дело в том, что с северной стороны на деревьях всегда сучьев меньше, ствол сосны всегда покрыт с северной же стороны мхом, мох стелется по земле всегда от севера к югу — вот и все, что стараются выглядеть все проводники прежде, нежели сделать поворот в какую либо сторону. То лазая по сельгам, то шлепая по болотине, добрались мы наконец до Шолтопорога (4 в.), небольшой деревнюшки на правом берегу Выга, где порешил я ночевать, так как до следующей перемены считалось 20 верст, а время уже близилось к вечеру, да к тому же по всем признакам хозяин той избы, где я расположился, был человек разумный, видавший виды, а потому и могший дать мне интересные указания по части местных промыслов. Часа через два мы сидели уже с хозяином в его «келии», которая устраивается в некоторых домах теми, кто хочет и может отделить от дома особую горницу для молитвы, чтения и удаления от мирской суеты. Тут между прочим узнал я интересный факт, характеризующий те меры, которые принимали против раскола в этих местах; сестра хозяина воспитывалась в Лексинской грамотной и жила в Лексе чуть не со дня рождения; но вот пришло Мамаево разорение и стали лексинских акедемисток разгонять куда попало; приписалась эта женщина в г. Кемь и стала себе поживать тихохонько с племянницею своею в сем богоспасаемом граде. Все шло прекрасно, но вдруг Повенецкие хранители государственной безопасности вспомнили, что выпускать старуху из Повенецкого уезда они не имели права; тотчас же списались с кем следует, а старухе Кемские охранители объявили, что ее по этапу поведут в Шелтопорог, т. е. в место приписки её семьи. Просит старуха, чтобы ей дозволили на свой счет (с обязательством и полицейского везти с собою и кормить) проехать в Шелтопорог чрез Сумский посад и Выгозерский погост: «нельзя, говорят, закона того нет». И протащили теперь старуху из Кеми пешком чрез Архангельск, Вытегру, Петрозаводск и Повенец, т. е. заставили ее отмаршировать целых 2000 верст. Старуха ревмя ревет, подает прошение за прошением, что я, дескать, дом бросила в Кеми и племянницу: нельзя, говорят, да и кончено. Чуть мне не подала сия опасная для государства старуха прошения, но, благодаря толковости её брата, чаша сия миновала меня. По истине диву даешься, как это только людям хватает времени заниматься какою-нибудь Матреною Ефремовой, которая только того и алкает, чтобы ей позволили жить при племяннице? чего же ждут ревнители и охранители от своих деяний? а между тем доведенные до высшей степени отчаяния «опасные» люди ворочают мозгами вкривь и вкось и толпами уходят из безобидного поморского согласия в такие секты, где слышится такая песня:
«Несть спасенья в мире! несть! Лесть одна лишь правит, лесть! Смерть одна спасти нас может, смерть! Несть и Бога (в том смысле, что он не принимает никакого участия в делах мира) в мире! несть! Счесть нельзя безумства, счесть! Смерть.... Несть и жизни в мире, несть! Месть одна лишь братьям, месть! Смерть одна спасти нас может, смерть!» А то вот и такую штуку сложил запуганный, загнанный и приведенный в полную безысходность человек, чтобы показать, что все великое в мире совершилось благодаря только смерти, крови и гонению: «Христос родися — отроцы убиени быша. Христос крестися — Иван главы лишися. Христос постися — диавол удалися. Христос в Офсимани молися — кровию персть оросися. Христос предадеся — Иуда умертвися. Христос пострада — Пилат помре посрамлен. Христос распнеся — воин помре поражен. Христос мертв бысть — смертию жизнь оживися. Христос вознесеся — смертию со Отцем совокупися».
Рано утром верхом отправился я далее по Выгу, который и за Шолтопорогом полон порогов; дорога идет все время правым берегом Выга довольно щельистой сельгой, которая то и дело подступает к реке и вдается в нее то порогом, то подводною лудою. Выг то суживается, то расстилается сажен на 150, что случается обыкновенно тотчас вслед за порогом. С трудом взбираясь на сельги по узкой дорожке, редко где давая волю привыкшим лошадям, добрались мы до крайней избы Шолтопорога — Лисицы (10 в.). Дело в том, что тут, кто привык к нашим центральным и южным поселениям и воображает встретить то же и на севере, сильно разочаруется. Вот хотя бы Шолтопорог: он раскинулся на 10 верст; на ночевке нашей стоит 2 избы, затем в двух верстах оттуда живет Касьян, еще в 2 верстах Феклины дети, в 4 верстах — Кузьма и наконец еще в 2 верстах отставной солдат, старик, по прозвищу Лисица, который, собственно говоря, даже и избы не имеет, а живет в землянке и ведет постоянную войну с хозяином здешних лесов, Михайлой Ивановичем Топтыгиным. Это наш помещик, — острит народ, — только один и остался, видно вовсе без этого добра жить народу не приходится. Отношения крестьянина к Михаилу Ивановичу по истине до нельзя интересны; право, медведь для здешнего крестьянина чуть разве пострашнее собаки. «Пошел этто раз я на рябцов и винтовочка-то припасена у меня такая, что для них поспособнее — малопульная. Однако рогатину захватил. Иду этто я так ввечеру, домой уж завернул, — а он вот он. (Народ здесь никогда в рассказе не скажет «медведь», а всегда говорит или «он», или иным путем старается не назвать зверя его именем: «не равен случай», толкуют они, и невольно приходит на ум общность этих ухваток первичных народов, начиная от Зулусов и Кондов, которые всячески обходят говорить о тигре или крокодиле; вспомнишь греков, которые так относились к Гарпиям, Эринниям, так как воочию услышишь, как наш туземный зулус скажет: «а он вот он?» да кто он? — пристанешь к нему. — «Ну известно...» — Леший что ли?» сбиваешь его. — «Да нет: ну хозяин-то здешний». Так и не добьешься, чтобы сказал: «медведь». Что тут делать? взял этто я рогатину половчее, да и пхнул ему в подгрудье. Так ишь она шельма не угодила! прямо таки ему в кость — ни вперед, ни назад. Он лапами-то ухватил ее, нажимает, а она с кости-то никак не сойдет. Так полтора суток мы с ним сцепившись вокруг березки ходили — полянку ишь какую вытоптали! Сорвалась таки с кости». Человек с медведем 36 часов гуляет вокруг березки
