лодок обрывается. На середине реки появляется суденышко, отчаянно плывущее против течения. Я присматриваюсь к двум мужчинам, что не покладая рук весело работают веслами. Наконец, я могу их разглядеть… Господи, это же Хишам и Не-Именуемый!.. Я вскакиваю на ноги, выставляю вперед руки, готовясь к прыжку в лодку, идущую к устью времен, и что есть силы кричу:
– Хишам! Возьми меня с собой!
Стоит ли говорить, что я проснулся в холодном поту и с бешено колотящимся в груди сердцем.
Час двадцать второй
ʼУмм Зайдан тихо стучит в мою дверь. Она боится, что я просплю прибытие самолета Руʼйа, и вместе с тем хочет хоть как-нибудь искупить вину целых двадцати часов, лишивших меня даже привкуса сна.
– Извини, сынок, извини. Сердце не позволяет мне тебя будить, но оно же просто не может представить себе, что ʼУмм Хишам прибудет в аэропорт и не увидит там ни тебя, ни сына… Ах, как я хотела бы оказаться там с вами обоими! Я хочу увидеть, как госпожа Руʼйа обнимает своего выздоровевшего мальчика… Этого мы не достойны. Этого я не достойна.
– ʼУмм Зайдан, не говори глупостей. Ты, конечно же, можешь поехать с нами.
– Ни в коем случае! Я должна успеть прибраться дома, украсить все цветами и гирляндами, приготовить вам ужин. Недаром я с полудня стою у плиты!.. К тому же негоже встречать госпожу Руʼйа закрытыми воротами. Я должна остаться дома и встретить его хозяйку у больших ворот… Как же я соскучилась по госпоже Руʼйа, Боже мой!
– Как хочешь, ʼУмм Зайдан.
– Так велит долг, сынок. Но… разве Хишам не должен был уже прийти с прогулки?
– Хишам ушел на речную прогулку. Ему еще предстоит увидеть устье этой длинной реки.
– Какой реки?
– Реки времен.
– Я никогда не слышала, чтобы кто-либо говорил о такой реке. Она проходит через нашу страну?
– Да. Как и через все другие страны.
– И зачем Хишаму доходить до ее устья?
– Чтобы понять, откуда взялись семечко и арбуз, бык и блоха, деревенский голова и ʼУмм Зайдан; чтобы узнать, зачем люди рожают, размножаются и умирают; чтобы отличить белую сторону вселенной от черной.
– Чтобы стать кем-то, подобным Богу? Упаси Господь! Это неверие, это безумие! Поспеши уж, доктор, и найди ему жену, тогда его мозги встанут, наконец, на место. Все юноши в его возрасте теряют разум… Жени его, и побыстрее. Любая девушка почтет за счастье выйти за него замуж, хоть сама дочь султана… Никак эта речная прогулка не выходит из моей головы. Жени его, доктор, жени.
– Ты слышала что-нибудь о темном тоннеле, ʼУмм Зайдан?
– Каком тоннеле?
– Тоннеле, из которого выходит жизнь и в который входит смерть. Хишам вышел из него, а вот я, Руʼйа и все другие существа останемся там.
– Не понимаю, хоть убей, не понимаю. Ты, наверное, говоришь по-турецки… Я считаю, что Хишаму пора жениться. Последнее слово, конечно же, за тобой и за его матерью…
– Посмотрим, ʼУмм Зайдан, посмотрим.
– Вообще, пошли за ним кого-нибудь. Эта река, она где находится? Далеко отсюда?
– Да. Очень далеко.
– Пошли кого-нибудь за ним. Окажи услугу его матери, которая, наверняка, ужасно по нему соскучилась.
– Посмотрим, ʼУмм Зайдан, посмотрим.
– Непременно, непременно пошли! Ее не было здесь целый год! Ее должен встретить любимый сын!
– Посмотрим. Посмотрим.
ʼУмм Зайдан вышла из комнаты, хоть я и не желал этого, так как боялся оставаться наедине с самим собой. Моя наглая душонка, которая до вчерашней ночи непонятно где свободно блуждала, завернулась теперь в тысячи покровов. До того, как услышать полуночный голос, я спокойно плыл по великой реке, подобно мириадам других живых существ, и ждал, пока на мне высохнут добрые и злые брызги от ее волн. Я собирал блага и пытался увернуться от несчастий. Еще вчера, заговори со мной кто-либо о черном тоннеле, где исчезает все сущее, я рассмеялся бы ему в лицо и поменял бы тему разговора, увлекшись «текущими проблемами часа».
Сейчас же, раз увидав этот тоннель собственными глазами, я хочу только одного: узнать, есть ли в моей душе хоть что-то неизменное, непреходящее. Как мне познать эту тайну? Как мне спастись от перемен и их времен?
Я хочу избавиться от всех мыслимых и немыслимых наростов секунд и часов, слепой темени и ужасных расстояний. Но как? Откуда мне начать? Чем мне растопить всю толщу снега и льда, со всех сторон облепившую маленький камушек моей подлинной вечной самости?
Я решил свести счеты с самим собой. Кто я? Уж точно, не тот, кем был в полночь. Теперь я с равным трепетом думаю об Университете и о горсти морского песка, мне не важно, где и когда работать, мне плевать, кто именно займет мою кафедру. Я готов жить без по-прежнему дорогого мне первенца, моего любимого сына; теперь мне больше не кажется, будто небо падает на голову или земля уходит из-под ног. Раньше я ночами напролет думал о Хишаме, воображая, будто одна заноза в его пальчике может разорвать в клочья мое сердце, отныне все идет иначе, но своим чередом.
То же самое относится и к Руʼйа. Как только она уехала, я принялся молить землю разверзнуться и поглотить меня и весь мой дом. Когда мы получили письмо, предвещающее ее возвращение, я чуть не сошел с ума от счастья. Если же сейчас, в эту самую минуту, мне расскажут о возвращении Руʼйа к любовнику, то уж точно свет не померкнет в моих глазах, а мое сердце не пустится в убийственный пляс.
Теперь я могу без лишнего трепета или страха размышлять о смерти и уже не дрожу словно осиновый лист, вспоминая о полуночном смертном приговоре. Я не боюсь темных тоннелей, коль скоро кто-то может из них выбраться, пусть и против течения. Не означает ли это, что за последние несколько часов доктор Муса ал-ʻАскари приобрел такой иммунитет против выходок капризного времени, какого не знал долгие годы своей жизни?
Да, все так. Но вместе с тем нехорошо, прощаясь с Последним днем, оставлять свои проблемы другим людям. Лучше, пока не поздно, составить завещание.
У этой мысли стынет мой разум. Надо найтись, ответить самому себе. Надо сказать: «Оставь эти глупости, господин доктор. Твои родители не оставили тебе ничего, кроме нищеты и нужды, тем не менее ты получил свою долю земных благ. Как правило, земные блага щедро текут в руки людей, которые, если и не получают их сейчас, обязательно получат их позже, и напротив, те, кто прожигает
