прорывающаяся минутами среди ружейной трескотни; даже обычный мирный колорит жизни – судя по отдаленному дымку, который вьется из трубы китайской фанзы, – покрывает этот ужасающий разгул смерти…
Что еще ужаснее могла бы придумать дьявольская цивилизация нашего времени! В прежнее время, бывало, смерть собирала свою жатву во время войны хоть при соответствующей, выходящей из ряда обыкновенного, обстановке: гремели пушки, трещала пальба из ружей, трубились сигналы, проносятся в пороховом дыму адъютанты. А теперь – могильная тишина кругом: слышишь и видишь только себя и своих, когда стоишь среди них; но со стороны неприятеля, по всему горизонту, охватывающему поле сражения, – полная пустынность, ничего не видно и не слышно; только характерное завывание пуль, проносящихся мимо в воздухе, или шлепанье пуль, ударяющих и прорезывающих гаоляновые стебли.
А смерть тем временем похищает свои жертвы незаметно для них самих и для окружающих, отнимая последнее, хотя бы и фривольное, утешение— «умереть, так с музыкой…»
Было около часу пополудни. Посмотрел я на сопку, у подошвы которой мы стояли сегодня утром, находившуюся влево (к востоку) от меня в расстоянии 1—1½ версты. На северном склоне этой сопки, обращенном, значит, к нашему тылу и скрытом от японцев, лежали наши войска, вероятно Бузулукский полк. Благодаря белоснежным гимнастическим рубашкам длинные правильные ряды рот мне видны были как на ладони. Японская артиллерия буквально засыпала этот склон горы шрапнельным огнем: кудреватые дымки шрапнельных разрывов целыми десятками, очевидно от батарейных залпов, поминутно мелькали над белыми линиями наших рот, которые лежали на открытой голой поверхности сопки.
Видно было издали, как люди лежали, точно притаившись, не шевелясь, видимо захваченные уже цепкими когтями безжалостной смерти. Сердце кровью обливалось, глядя на эту ужасающую картину и видя свое бессилие помочь как-нибудь. Ведь никого и ничего не видишь. Чтобы хоть какие-нибудь окопы были вырыты на этом склоне заблаговременно! А ведь это так возможно было. А теперь во всю свою длину, ряд за рядом, точно заведомо обреченные на смерть жертвы, лежат эти роты, не будучи в силах со своей стороны ответить хоть ружейным огнем.
О, опыт, – опыт великое дело! Для 54‑й дивизии это была первая встреча с неприятелем. И я уверен, что при последующих встречах Бузулукские роты наверное принимались укрепляться, не дожидаясь особых приказаний.
– Никак японцы, вашебродие, гляньте-ка туда… – указал мне мой ординарец.
– Да, господин полковник, это японцы наступают, – прибавил находившийся тут же со мной на холмике лихой командир 5‑й роты, капитан Ж-т.
В бинокль я заметил, что и горная батарея спускается с прилегающих гор.
– Ну-ка, угостите их залпами. Только проворнее.
Капитан Ж-т быстро поднял роту, скомандовал цель, расстояние и открыл огонь. Я в бинокль следил за результатами залпов, которые, без сомнения, были весьма удачны и сразу попали в точку: тянувшаяся длинная кишка горной батареи порвалась во многих местах и бросилась многими концами в разные стороны, видимо ища закрытий.
Но пехота, – пехота японская меня поразила своей ловкостью и проворством: по условиям местности, как батарее так и пехоте, приходилось дебушировать из гор и направиться затем по нашему гаоляновому полю к Янтайским копям, то есть на левый фланг моей боевой линии или фронта: позицией никак нельзя было назвать это проклятое гаоляновое поле; дебушируя из горного ущелья и пересекая высокий гребень, отделявший эти горы от гаолянового поля, японцы не втягивались длинной кишкой прямо в гаолян, где легко было потерять всякую связь и разбрестись в разные стороны; а выбегая из ущелья, они целыми ротами, точно из-под земли, вырастали длинными цепями на гребне, показываясь во весь рост на одну-две секунды, и затем вся шеренга ныряла в прилегающий гаолян, совершенно исчезая из виду. Конечно, двигаясь фронтально целыми шеренгами, держа, так сказать, друг друга за руку – значительно легче в гаоляне не терять связь и сохранить данное направление.
Это дебуширование, выстраивание шеренг на гребне и пропадание их в гаоляне происходили, однако, так быстро, что наша рота не успевала залпом изловить шеренги при появлении их на гребне. Точно акробаты на сцене, они появлялись и пропадали в гаоляне.
Не успели мы сделать несколько залпов, как точно чудовищным хлыстом стеганули по нас, – понеслись нам откуда-то ответные залпы, которые так нас ударили сразу, что роты шарахнулись назад и, может быть, готовы были исчезнуть в гаоляне. Я разразился – признаюсь к моему стыду – отборной площадной руганью, которая, однако, подействовала, должно быть, отрезвляющим образом: ко мне присоединились ротные командиры, и мы заставили людей стать на прежнее место; 5‑я рота возобновила свои залпы, а нам откуда-то продолжали отвечать.
Не прошло и полчаса, как нас стали поражать жестоким огнем с левого фланга. Я оглянулся на сопку, на которой лежали белые линии рот Бузулукского полка. Там уже белых линий этих не видно было; не видно было и шрапнельных разрывов японских. Зато с этой сопки несется характерная трескотня пулеметов; несмолкаемый свист и шипение охватывают нас смертоносной струей, направляющейся вдоль линии нашего фронта. Жестокий артиллерийский огонь смел, очевидно, роты Бузулукского полка, а подкравшаяся по гаоляну японская пехота с пулеметами сейчас же и заняла сопку…
Во время Франко-прусской войны 1870 года немцы отличались тем, что каждую завоеванную позицию, или захваченный пункт сейчас же закрепляли за собой установкой тут артиллерии, а в минувшую нашу войну у японцев эту роль прекрасно выполняли пулеметы, которые иногда подвигались следом за передовыми застрельщиками: чуть только зацепились где-нибудь стрелки – смотришь, есть уже и пулемет, и становится весьма трудно выбить иногда даже и слабые силы. Недаром мы впоследствии научились так ценить пулеметы, что старались их выписать даже на полковые суммы.
Тут отличную службу сослужила предоставленная мне 5‑я батарея, которая к этому времени нашла себе позицию около железнодорожной ветки: захватив Янтайские высоты, японцы собирались уже перейти в наступление и направились к дер. Цышань и могли бы легко захватить полотно железной дороги и прилегающие деревни, но были остановлены жестоким огнем 5‑й батареи. По-видимому, артиллерийский огонь был для них полной неожиданностью, и они сразу приостановили свое наступление, но открыли со своей возвышенной позиции убийственный огонь по нашим ротам, скрытым в гаоляне. Строго говоря, мы обречены были в это время на тактику страуса, который прячет голову под крылом и думает, что его никто не видит: нам казалось на дне гаоляна, что нас никто не видит; а на самом деле японцам с захваченных ими высот не трудно было по многим признакам определить издали, в каких именно местах гаолян прикрывает действия войск, и начать обстреливание
