Женя. Теперь точно навсегда.
Окончательно он разлюбил ее именно в тот день. И решил, что возьмет в жены только девушку из обеспеченной семьи. Или, если произойдет чудо, ту, которой для счастья достаточно малого, но она при этом будет не чокнутой. Этих Леня в своих странствиях по местам силы столько перевидал, что не счесть. С такой ему тоже не по пути. Кто-то сказал бы, что в двадцать четыре рано думать о семье, но Леня помнил напутствие Якова: «Не тяни с этим. Не совершай моих ошибок. Мне казалось, еще успеется! И вот мне сорок пять, я утратил способность к зачатию, невесты либо слишком молоды, либо стары, и все они не разделяют моих интересов. Женись рано, развивайся вместе с ней, рожай детей. У тебя есть все условия для этого, из грязи в князи, как мне, выбиваться не требуется!»
С сорока пяти до шестидесяти семи Яков Зайка чувствовал себя несчастным, пока в его жизни не появился Леня. Ради мальчика он боролся с болячками, которые должны были свести его в могилу уже в семьдесят. У них было столько планов на будущее, у двух Заек, но Яша скоропостижно скончался. И совсем не от той болезни, которая пожирала его годами. Ангина забрала. Банальная болезнь! Леня тогда находился в Сочи, катался с друзьями на лыжах. Он болтал с Яковом по нескольку раз в день, и тот уверял, что с ним все в порядке. Подумаешь, простыл. В баньке попарится, чайку с медком выпьет, а если не поможет, противовирусные порошки примет. Но не помогло ни то, ни другое. Антибиотики тоже. На третий день Яков умер. В тот момент, когда Леня летел в самолете в Москву с огромной банкой меда и эвкалиптовым веником. Лечить Якова!
Вспоминать об этом было до сих пор тяжело. И от чувства вины Леня так и не избавился. Нет-нет да и думал о том, что находись он рядом с Яшей, все было бы иначе. Он настоял бы на срочной госпитализации, и тот был бы сейчас жив.
…Леня припарковался у здания, к которому направлялся. На первом его этаже располагалась гостиница, в одном из номеров которой проживал человек, в этот момент нужный ему.
Зайдя в фойе, Леня поприветствовал администратора и спросил:
– У себя?
– Нет, в баре.
Он знал, где бар. Леня отлично ориентировался в этой гостинице, поскольку бывал в ней несколько раз.
Нужный ему человек сидел в глубоком кресле. На столике кофе и рюмка с янтарной жидкостью. Леня знал, что это не коньяк, а мадера. Специально для данного постояльца ее приобрели, как и вяленые томаты. Их раньше в баре не подавали, но теперь они имелись в меню.
– Добрый день, сынок, – поприветствовала Леню женщина, попивающая кофе с мадерой. Пожилая, ухоженная, коротко подстриженная брюнетка в затемненных очках.
– Здравствуй, бабушка.
Он подошел к ней, поцеловал в щеку.
– Чем это от тебя пахнет? – спросила она.
– Одеколоном?
– Переживаниями. Ты же знаешь, я улавливаю только эмоции.
– Забыл, что у тебя отсутствует обоняние. – Леня дал знак бармену сделать себе кофе. – Да, я нервничаю. Поэтому приехал к тебе, чтобы поговорить. Ты действуешь на меня умиротворяюще.
– Что случилось, сынок?
– Мама случилась! Как только она вернулась в мою жизнь, я постоянно на грани нервного срыва. А сейчас она еще и с Идой встретилась, сидят, разговаривают, ссорятся, обмениваются упреками… – Он сдвинул брови. Набычился, как говорила мать. – Я сбежал!
– Расскажи мне все. Но сначала принеси еще мадеры и вяленых томатов.
Он направился к бару, чтобы взять это и свой кофе.
С бабушкой Леня познакомился две недели назад. От нее же, а не от анонима по телефону, узнал о том, что его мать шестнадцать лет пролежала в коме и теперь очнулась.
Он выходил из офиса, когда увидел эту женщину в годах. Обратил на нее внимание лишь потому, что она очень внимательно его разглядывала. Леня подумал бы, что перед ним нуждающаяся пенсионерка, которая хочет попросить о помощи, но одета дама была добротно, в ушах золотые серьги, а на плече кожаная сумка.
– Мы знакомы? – спросил он.
– Вы Леонид Игоревич Бородулин?
– Нет. Моя фамилия Зайка. Но в свидетельстве о рождении написано – Бородулин.
– Сын Оли? – Он кивнул. – Значит, я не ошиблась. – Женщина расплылась в улыбке. Зубы у нее оказались некрасивыми. Впереди дешевый пластик, по бокам железяки. – А я Галина Бородулина… Была когда-то. Сейчас я тоже другую фамилию ношу, да и имя поменяла.
– Мы родственники?
– Я твоя бабушка, Ленечка. Мама Оли.
Он был ошарашен! Он знал, что родители Ольги пропали без вести, но отец официально, а мать нет. Просто исчезла из жизни дочери. Затерялась в какой-то далекой стране, предположительно Канаде.
– Вы вернулись в Россию? – первое, чем поинтересовался Леня.
– Я тут давным-давно, сынок. Почти двадцать пять лет.
– И только сейчас решили познакомиться с внуком?
– Все объясню. Но давай не тут? Поехали ко мне в отель, там поговорим спокойно.
– А вы точно мама Оли? – подозрительно спросил Леня.
– Опасаешься незнакомцев? Даже с виду безобидных? И правильно. – Она открыла сумку и достала из нее портмоне. – Только такое доказательство у меня есть. – Она вытащила из прозрачного отделения старую фотографию. – И я не настаиваю на своей гостинице, пойдем в ближайшее кафе.
На фото он узнал мать, хоть той было всего лет пять. Маленькая, худенькая, в шортах, майке и панаме, из-под которой выбиваются буйные кудри. С ней рядом мужчина и женщина, очевидно родители. Оля не сохранила совместных фото или планомерно от них избавилась (в старом альбоме почти все они вырваны). Но ее отца Леня видел на нескольких, а мать только на одной. На ней она держала на вытянутых руках смеющуюся дочку. Снимок сохранился лишь потому, что служил закладкой для книги, которую не открывали много-много лет. На нем мама Оли тонула в цветах черемухи.
Теперь Леня смог увидеть лицо бабушки в молодости. Да, мама была права, она не походила на нее. Как и на отца. Пара славян как будто взяли на воспитание цыганенка. Оба русые, круглолицые, с короткими ножками. Крестьяне и хитрая маленькая бестия, сбежавшая из табора.
– Я не узнаю себя на этом фото, – услышал Леня слова Галины. – Такая толстушка! – Правильнее было бы сказать, крепко сбитая. – И волосы эти мышиные. Никогда мне не нравились, но муж не хотел, чтоб я их красила.
– Больше нет фотографий? Я бы посмотрел.
– В гостинице есть еще две. Но на них одна Оля. Так что, идем в кафе?
– Может,
