машинами, нерасторопными школьниками, медленно плетущимися со стадиона, и случайными слушателями.
Приятели Мартина мнутся, ошарашенные и смущенные, словно родители только что сказали то, что дети не должны были услышать.
Мартин Лайл молчит, глядя в пустоту, где мгновение назад рука Адри упиралась ему в грудь, больно отбивая слова.
Один Чарли гадко улыбается, зная правила этой игры. Он заговаривает, когда Адрия отшатывается, чувствуя, что даже на открытой парковке ей нужно больше воздуха и пространства. Чарли хмыкает:
– Он тебя обидел, Роудс? Позвал на свидание и не пришел?
Адрия заметно морщится, испытывая неподдельное отвращение. Весь этот цирк ей опостылел, все эти издевки уже застряли костью в горле, набили оскомину. И она не собирается принимать еще один глупый вызов, поэтому гаркает в праведной злости только:
– Спроси у своего поганого дружка, он ответит тебе честно!
Мартин наконец оживает. Его лицо пылает, горят в холодной серости глаз яростные огни. Он движется в сторону Адрии, и его голос взрывается грохочущим басом на всю парковку:
– Пошла к черту!
Адрия горько усмехается. Стоило ли ожидать иного? И она разворачивается, но не убегает, нет. Адрия Роудс гордо уходит, пока все сказанные слова жгут гортань, пока правда пылает внутри и собственная сила ощущается особенно ясно. Она уходит, не оборачиваясь на Мартина Лайла и его свору.
Но все внутри нее расходится сетью трещин.
Глава 23
Мартин
Глубокий бас давит на виски, вибрирует где-то в легких и расходится рябью в пластиковом стаканчике с дурацким пойлом. Оглушительный хип-хоп из колонок сотрясает голову. Кто-то выкрутил громкость на максимум.
Мартин давно не различает ни музыки, ни слов – только эту непрерывную вибрацию, которая наполняет его, не оставляя свободного места. Места, чтобы подумать, оценить сегодняшний день, вспомнить, что обещал позвонить отцу после забега.
Впрочем, об этом он забывает намеренно.
Мартин сильнее вдавливает голову в спинку дивана, пытаясь избавиться от пульсации в голове, и отмахивается от девчонки, которая второй раз за последние пять минут лезет к нему с хмельными поцелуями.
– Не трогай меня, – гудит его голос, но вязнет в басу, теряется и исчезает. Девчонка не слышит и продолжает попытки, цепляя длинными ногтями ворот рубашки и оставляя на шее скользкие отпечатки губ.
Никто не обращает на них внимания – несколько десятков человек двигаются вокруг по хаотичным траекториям с мутными глазами. Кто-то качается в танце, с трудом стоя на ногах, кто-то рыскает по гостиной в поисках остатков алкоголя, а кто-то уже вырубается на кресле, несмотря на грохочущую музыку. В воздухе витает крепкий сигаретный дух, приторно-сладкое амбре пунша и кисловатый душок рвоты.
Вечеринка подходит к концу.
Девичьи пальцы путаются в пуговицах.
Мартину приходится рявкнуть громче, чтобы перекричать бас:
– Отвали, слышишь?!
Девчонка наконец понимает, что к чему. Она обиженно цокает, одергивает руку, хватает свой стаканчик и уходит прочь. Мартин даже не оглядывается ей вслед. Наклоняясь вперед, он усиленно трет виски, пытаясь избавиться от собственных мыслей, которые, несмотря на количество выпитого, постоянно всплывают вверх. После полуночи, когда тело уже проспиртовано настолько, что не пробежать – нет, даже не пройти по прямой и двадцати метров, – его голова все еще предательски работает, подкидывая воспоминания сегодняшнего дня.
Обрывки чужих фраз эхом звучат в голове:
«Ты боишься правды! Да ты боишься всех вокруг!»
Сотрясают все внутри вместе с басом:
«Потому что ты лицемер и трус, Мартин Лайл!»
Звенят воспоминаниями дней, которые были «до», пока не осталось только «после».
Мартин сжимает голову до боли и закрывает глаза, ощущая новый приступ тупой яростной злости. В этой злости ни решения, ни выхода, ни спасения. Но в ней по-прежнему много Адрии Роудс.
Среди всех оскорблений, звучавших из ее уст, «трус» – не самое грубое, но самое болезненное, отсекающее все лишнее, оставляющее только кристально-чистый осадок. Правду.
Мартин знает, что она права. Он струсил. Сбросил балласт, словно ложь должна была спасти его, надуться спасательным кругом и помочь всплыть обратно на поверхность. На секунду он в это поверил. На секунду собственной трусости он и вправду подумал, что так нужно. Но все, что произошло потом – все, о чем она кричала на той парковке при свете дня и десятках свидетелей, – все это только потопило его, потянуло на дно стальными оковами.
И теперь, когда вместо кислорода в легких только злость, Мартин ненавидит ее за это. За честность. За правду. За то, что она, черт бы ее побрал, была права.
За то, что она унизила его при всех, обнажив сторону, которую Мартин так долго скрывал.
Никто не должен был знать, что он боится отца.
Никто не должен был задуматься о том, что Мартин Лайл – пустое место.
Теперь ему кажется, что об этом думают все. Что девчонка с длинными ногтями лезла к нему, чтобы в неудобный момент между пьяными поцелуями упрекнуть в слабости. Что пьяный пацан в углу комнаты стеклянным взглядом глядит на него осуждающе. Что приятели, которые хлопали его по плечу совсем недавно, презирают его. Что он больше ничего не значит. Как и говорил отец.
Если кто-то поверит Адрии Роудс, так и случится. Как плесень, эта мысль стремительно проникнет в умы окружающих, быстро разрастаясь: «Сегодня Мартин Лайл позволяет унижать себя девчонке, а что завтра?»
А завтра унизить его сможет каждый.
Мартин накрывает ладонями глаза и давит на глазницы до тех пор, пока в темноте не запляшут цветные мушки, пока тупой болью не отзовутся рецепторы.
Он не может проиграть. Не сейчас, не так, не ей.
Медленно откидываясь назад, Мартин проглатывает свою злость, позволяя ей сливаться с алкоголем, вибрировать в басах, растекаться по телу черной отравой. Позволяя злости решать за него, как она решала каждый раз, когда Мартин думал, что не справится. Он справлялся, и только благодаря этому оказался там, где должен был. На вершине.
Пока Адрия Роудс все не испортила.
Но Мартин уже знает, что делать. Доставая телефон, он уже чувствует подкатывающее к легким облегчение, возможность впервые за вечер сделать вдох свободно, так, чтобы он не звенел эхом обвинений.
В телефоне три пропущенных от отца и девять от матери, но не это сейчас заботит Мартина – только то, как вернуть себе репутацию человека, который не допустит унижений. Со всем остальным он разберется позже.
Пролистывая галерею, Мартин находит, что ищет. Сначала он думал, что будет забавно снять их, запомнить, как это было, как ощущался тот самый момент бури, пожар, агония. Потому что, когда на следующий день
