кислородом.
На столе стояли колбы с различными жидкостями и лежали какие-то химикалии. Среди прочего было там еще что-то вроде разрезанной тыквы, внутренние стенки которой покрывало черное вещество, а в углу стоял ящичек, откуда раздавались такие звуки, словно там находилась какая-то живность.
Я не стал приставать к Кеннеди с вопросами, только обрадовался, что он согласился прогуляться со мной в многолюдный ресторанчик.
В тот вечер в лаборатории Кеннеди собралось на редкость много гостей. Пришли мистер и миссис Уэйнрайт, а также мисс Мэриан, причем женщины скрыли лица вуалями. В числе первых появились доктор Нотт и мистер Уитни. Позднее подошли мистер Вандердайк и последними миссис Ролстон и инспектор О’Коннор. Чувствовалось, что некоторые гости явились сюда неохотно.
– Для начала, – заявил Кеннеди, – я вкратце изложу все факты в этом деле.
И он суммировал их, сделав, к моему удивлению, особый упор на доказательствах того, что влюбленная пара погибла от асфиксии.
– Но это не обычное удушение, – продолжал он. – В этом случае мы имеем дело с одним из самых малоизвестных ядов. Мельчайшая доза вещества, которую невозможно увидеть невооруженным взглядом, на кончике шприца или ланцета, укол, едва ощутимый при любых обстоятельствах, а тем более, когда внимание чем-то отвлечено, – и никакая сила в мире, если жертва не предупреждена заранее и не подготовилась, уже не спасет человека, которому сделали такой укол.
Крейг помолчал, но никто из гостей не выказал особого волнения.
– Как я установил, этот яд воздействует на так называемые замыкательные пластинки мышц и нервов. Результатом этого становится полный паралич при сохранении сознания, чувственных ощущений, кровообращения и дыхания до наступления конца. Видимо, это самый мощный седатив из тех, что мне известны. Введенный даже в самом незначительном количестве, он вызывает в конце концов смерть от асфиксии – из-за паралича дыхательных мускулов. Именно поэтому такая асфиксия очень удивила коронера… Сейчас я введу белой мыши небольшую дозу сыворотки крови жертв.
Он вынул из коробки мышку и с помощью шприца ввел ей сыворотку. Укол был таким легким, что мышь даже не вздрогнула, но мы увидели, что жизнь как бы покидает ее без боли и сопротивления. У нее просто остановилось дыхание.
Потом Кеннеди взял тыкву, которую я видел у него на столе, и ножом подцепил крохотную частичку черного, похожего на лакрицу вещества, которым она была покрыта. Растворив эту частичку в спирте, он стерильным шприцом повторил эксперимент с другой мышью. Эффект был точно таким же, как и с кровью.
Я не заметил эмоциональной реакции ни у кого из присутствующих, только мисс Мэриан Уэйнрайт еле слышно вскрикнула. Я не смог понять, что тому причиной: мягкосердечность или чувство вины.
Мы все внимательно следили за действиями Крейга. Особенно заинтересовался ими доктор Нотт, который теперь решил вмешаться.
– Профессор Кеннеди, можно задать вопрос? Действительно, обе мыши погибли совершенно одинаково, но есть ли у вас доказательство, что в обоих случаях действовал один и тот же яд? Если яд один и тот же, вы можете доказать, что он воздействует на человека аналогичным образом? И что в крови у жертв его обнаружено достаточно, чтобы причинить им смерть? Иными словами, я бы хотел, чтобы все сомнения были исключены. Почему вы совершенно уверены, что этот яд, который вы обнаружили вчера вечером у меня в кабинете в этом черном налете, когда добавили эфир, – почему вы считаете, что именно он вызвал у жертв асфиксию?
Спокойный ответ Крейга поразил меня как никогда раньше.
– Я выделил его в крови жертв, извлек оттуда, стерилизовал и испробовал на себе.
Мы продолжали слушать Крейга, не сводя с него глаз, в безмолвном изумлении.
– В общем, я сумел выдержать введение шести сантиграммов{1} яда из образцов крови жертв, – продолжил он. – Начал я с небольшой дозы в два сантиграмма. Я ввел ее себе подкожно в правую руку. Потом я стал медленно дополнять полученную дозу до трех, а затем и четырех сантиграммов. Никаких заметных изменений я не почувствовал, кроме небольшого головокружения, еле заметной потери пространственной ориентировки, выраженной апатии, а также исключительно сильной и продолжительной головной боли. Зато пять сантиграммов дали уже заметный эффект. Головокружение и потеря пространственной ориентировки стали мучительными. А когда я ввел шесть сантиграммов, то есть все полученное из образцов крови, то по-настоящему испугался, что расстанусь с жизнью прямо сейчас, в этой лаборатории.
Вероятно, с моей стороны было не слишком благоразумно делать себе такие инъекции в тот день, когда я, можно сказать, перегрелся и переутомился, долго и упорно занимаясь этим делом. Но, как бы то ни было, последний сантиграмм, добавленный к предыдущим пяти, заставил меня испугаться, что именно он и завершит мой эксперимент раз и навсегда.
Через три минуты после инъекции головокружение и потеря пространственной ориентации настолько усилились, что хождение стало почти невозможным. Еще через минуту меня внезапно охватила слабость, а серьезные трудности с дыханием заставили меня осознать, что мне просто необходимо ходить, махать руками, словом, как-то двигаться. Мне показалось, что легкие у меня слиплись, а грудные мышцы отказываются работать. Все поплыло у меня перед глазами, и вскоре мне пришлось двигаться по лаборатории неверными шагами, сильно опираясь на край стола, чтобы не упасть на пол. Мне показалось, что я несколько часов с трудом ловил воздух. Это напомнило мне о том, что я испытал когда-то в «Пещере ветров» у Ниагарского водопада, где в атмосфере больше воды, чем воздуха. Судя по часам, такое предсмертное состояние длилось всего двадцать минут. Но такие двадцать минут невозможно забыть, и я советую всем, кто по глупости решится повторить мой эксперимент, остановиться на уровне пяти сантиграммов.
Сколько ввели жертвам, доктор Нотт, сказать не могу, но наверняка намного больше, чем ввел себе я. Шесть сантиграммов, которые я выделил из образцов крови, это всего лишь девять десятых грана. Полагаю, я ответил на ваш вопрос.
Доктор Нотт был так ошеломлен, что не сумел ничего произнести.
– Так что же это за смертельный яд? – продолжал Крейг, предвосхищая наши вопросы. – Мне удалось получить его образец в Музее естественной истории. Он содержится там в небольшой тыкве, которую иначе называют калабаш. Это черноватое хрупкое вещество покрывает стенки тыквы, как если бы его налили туда в жидком виде и оставили высохнуть. По сути, так и поступают те, кто изготавливает этот яд в ходе длительного и частично тайного процесса.
Он положил тыкву на край стола,
