вас у входа в Николаевский вокзал. Сегодня вечером. В половине десятого. Вот деньги. — Она быстро сунула в руку бумажку и, остановив извозчика, умчалась не докладывая куда и зачем. Саня смотрел вслед коляске, оглаживая, по новой привычке, отросшую всклоченную бороду, не представляя, чем ему придется завоевывать доверие товарища Евы: охранять изо всех сил, пылинки сдувать, нежить… Эх! Скорей бы.
В полуподвальной парикмахерской стоял крепкий запах, словно там расцвел жасминовый куст.
Весь в белом, как больничный санитар, цирюльник с порога начал лебезить и подобострастно «сыкать», будто перед ним не работяга, а сам предводитель дворянства зашел вспушить баки.
— Изволите-с подровнять-с? — усаживая клиента перед зеркалом в скрипучее кресло, поинтересовался брадобрей, снуя белым мотыльком от подзеркальника к Сане и обратно к полке, где были разложены всевозможные орудия цирюльничьего труда.
— Убрать все! — сказал, как отрезал и подставил голову под опасную бритву незнакомца.
Его оформили в лучшем виде за сущие копейки. Еще и освежили водой Каптоль, заверив, что от вши лучше и не сыскать-с.
Ефимыч, сухо хохотнул, увидев бритого Саню: «На каторгу приготовился?»
Ага. Знал бы какая его ждет сладкая каторга — обзавидовался.
После работы он зашел в лавку купить провизии в дорогу. Путь не близкий и в вагон-ресторан им точно не благословят ходить, да и не ясно на какие шиши рассчитывать в этом их путешествии. Пока что казначейский билет, которым его одарила товарищ Ева, хранился в тайном «лушином» кармане и не жег живота суммой. Все, что нужно в дорогу купил на свои заработанные: пару калачей, вареных яиц, огурцов, колбасы, содовой и заплечный мешок.
Уже дома, проверив, что подлинный паспорт все так же лежит под стелькой одного из кроссовок, он обмотал их тряпицей и сунул к харчам в подобие рюкзака. Замызганный пиджак, утопшего плотника, прихватил в последний момент. Рассеянно оглядевшись, сдернул с гвоздя и фуражку.
В комнате Луши внезапно накатила тоска. Смертельная. Чувство непоправимой беды. Будто сам виновен в чем-то, что не мог для себя объяснить. Сквозь нарастающую тревогу, какими-то новыми глазами он оглядел комнату и тут заметил на столе жестянку с пеплом. Все сразу сложилось в его голове: «Вдохнуть и пропасть».
Уехал не прощаясь. Рассказывать куда и зачем не стал никому. Ефимычу, если нужно, товарищи раскроют тайну исчезновения напарника. А уж на Балалайкина ему и вовсе плевать. Невелика птица. Да и возвращаться снова в Питер желания не было. Уж лучше он обоснуется на югах, чем в гнилой столице за холерными кордонами. Порошок при нем. Осталось подгадать время для разговора и раскрыть Еве-Лампушке невозможную тайну. Но вот поверит ли… Захочет ли махнуть с ним на сто лет вперед…
Трамвай мерно покачивался, баюкая, как в люльке дитя. Причудливые тени плыли за окном. Мысли путались. Покрепче обхватив мешок, Саня ткнулся в него носом, положил поудобнее голову и провалился. Очнулся в пустом вагоне. Кондуктор тряс его за плечо: «Вставай, паря. Знаменская. Конец пути».
Не предвещая ничего хорошего, где-то в бездонной пустоте сознания вспыхнуло искристо-красным: «Конец пути». Саня опомнился, подхватил мешок и выбежал на улицу.
Глава 16
Множество фонарей у царского вокзала освещали бесконечную суету места. В вышине на башне сиял белый блин циферблата. До назначенного времени оставалось пять минут.
Сновали туда-сюда извозчики. Покрикивая, спешили носильщики, толкая перед собой тачки со скарбом.
Саня прогуливался перед центральным входом, жадно всматриваясь в каждый прибывающий экипаж. Наконец, он заметил Еву, подскочил. Серое дорожное платье, с глухим воротом шло ей необычайно. Изящная и хрупкая, она выпорхнула из коляски все с тем же оранжевым саквояжем. Не дожидаясь носильщика, Саня вытащил поклажу — тюк с объемным коробом и поспешил вслед за грациозной своей барышней.
Оказалось, что Ефимыч не так уж и ошибался. Почти трое суток до Севастополя была не езда, а сущая каторга. Ехали через Москву в зеленом вагоне. Деревянные скамейки на ночь откидывались и, хитро складываясь с еще одним деревянным щитом, превращались в жесткие нары. Хоть и удалось им занять два нижних места, но покоя не было до конца путешествия. Ладно бы только галдели и курили прямо в вагоне вонючую махорку, так еще их ближайшие попутчики — два хмурых бородатых татарина в шерстяных халатах и каракулевых тюбетейках — в такую то жару! — по пять раз в сутки раскидывали коврики, совершая намаз у них над головами.
Товарищ Ева, казалось, не замечала бесконечных неудобств, да и подготовилась к путешествию основательно — тюк оказался скрученным матрасом, набитым конским волосом, на котором пережила, вернее переспала она две беспокойные ночи, подложив под голову бархатную подушку-думку. Саня, как и было приказано, не сводил с нее глаз, охраняя не по приказу, а по сердцу милую свою Лампушку от народного концентрата, за свободу, которого ехать в первом классе боролись товарищи эсеры.
Перед рассветом, когда вагон почти затих, лишь стоны и всхрапы перебивали изредка стук колес, он поднялся и вышел в тамбур. За окном разливалось море. Огромное бескрайнее, серо-голубое. Небо над ним, там где пробивались первые робкие лучи, чуть золотилось над горизонтом. Саня открыл дверь и теплый воздух ударил в лицо, как в детстве, когда включал пылесос, только вместо жаркого запаха пыли он был пропитан терпкими ароматами водорослей, меда и сухой травы. На откосах желтели россыпи неведомых цветов, узкие тополя призрачной стражей стояли вдоль дороги. Саня закрыл глаза и вдохнул как только мог глубоко, желая навсегда оставить в памяти запах Крыма, а когда открыл, то уперся взглядом в кромешную тьму. От неожиданности дернулся внутрь тамбура, наскочив в темноте на что-то мягкое.
— Ты что шалишь? Не положено открывать, — захлопывая двери, буркнул проводник.
Свет вернулся так же внезапно. Поезд летел мимо кудрявых виноградников, подпрыгивал и почти бился о щербатые выбеленные солнцем стены скал.
— Инкерман. Последний тоннель. Скоро Севастополь, — загасив фонарь, предупредил пузатый проводник и повторил сурово глянув на бестолкового пассажира: «Не шали».
Белый нарядный вокзал встретил их многолюдьем и привычной суетой. Но было в ней что-то радостное до замирания в груди, как в детстве перед наступлением праздника, когда ждешь необыкновенных подарков.
Не смотря на ранний час, на привокзальную площадь уже подогнали для счастливых курортников открытый трамвай, больше похожий на металлический остов-скелет неведомого зверя, какого-нибудь доисторического «завра».
Конные экипажи по-прежнему пользовались спросом у не доверявших омнибусу. Авто, сверкающие, как лаковые туфли антрепренера, поджидали господ побогаче.
Со своим нехитрым багажом они остановились на
