вокруг чего-то, похожего на каменный стол.
— Оссеиса-ашаин-маас, — пели они низко и монотонно, воздев руки в воздух. — Оссеиса-ашаин-маас...
Дышать было тяжело, воздух казался стоячим и густым — или это было из-за яда, которым Сэррет уколол ее, чтобы она не шевелилась? По знаку мага, который привел их, фрейле омыл руки и лицо в тазу с водой, который стоял тут же, и повернулся к Шербере, вытянув вперед руки. Маг достал из-за пояса кинжал и быстро взрезал ладони фрейле и уколол его язык. Когда в чашах ладоней собралась кровь, Сэррет провел ими по своим щекам и подбородку.
— Оссеиса-ашаин-маас...
Рана на шее фрейле вспыхнула зеленым. Маг удовлетворенно кивнул.
— Магия почувствовала родство, господин. Теперь ты можешь уложить эту акрай на алтарь.
Они уложили ее на стол и встали вокруг нее: фрейле у головы, один из магов — в ногах, еще двое — по бокам. Пение стало громче. Магии стало больше, и теперь не только воздух, а, казалось, даже стены говорили с ней на одном языке.
— Оссеиса-ашаин-маас...
— Услышь нас, — заговорил фрейле, и все четверо одним движением вознесли над Шерберой острые кинжалы. — Инифри, Хирииши, Орьса, Офриш, Энефрет. Мать мертвых, Хвостатая мать, Холодная мать, Мать-из-бездны, Явившаяся из тьмы. Во имя будущей войны и победы мы приносим тебе в жертву эту женщину...
— Оссеиса-ашаин-маас... — пели маги.
— ...эту акрай, избранницу твоего сына, убившего твою дочь Хирииши Шмису Амаш...
— Оссеиса-ашаин-маас...
— ...избранницу последних из рода упавших со звезды...
— Оссеиса-ашаин-маас...
— избранницу пустынного зверя и воина из народа не прощающих слабости...
— Оссеиса-ашаин-маас...
— избранницу самого слабого из самых сильных и самого сильного из тех, что слабее всех.
— Оссеиса-ашаин-маас...
— Прими мою жертву, Инифри. Великую жертву, ибо со смертью этой акрай умрет и последняя из тех, кто может возродить мое племя. Я отдаю тебе два наших рода. Наши сердца умрут, но магия будет жить.
Когда клинки в руках магов разом вспыхнули золотым светом, Шербера поняла, что Инифри услышала его слова. Стены вокруг покрылись яркими непонятными ей письменами, и далекий подземный гул прокатился по всему дому, как будто сама земля откликнулась на призыв.
— Умри, Шербера, — сказал фрейле, и кинжалы стали опускаться.
ГЛАВА 22
Она больше не была в этом мире. То, что над ее телом зависли четыре кинжала, ничего не значило. Они не коснутся ее еще долго. Очень долго — потому что она больше не была в этом мире, и песок времени здесь тек по-другому, и до ее смерти пройдет дюжина дней.
Но в каком мире она была...
Маги рассказывали им о тьме, откуда пришла Инифри. О тьме, в которой нет и никогда не будет света, а самой тьмы так много, что ее можно ссучивать между пальцами, как нить, и ткать из нее жизнь — создавать, творить, наделять силой и именами.
Инифри соткалась из этой тьмы: сама эта тьма, сама веретено, сама нить, сама — руки ткачихи и станок. Она порвала эту тьму, как бабочка прорывает кокон, выбираясь на свет, и оказалась в их мире, чтобы наделить его собой.
Но прореха, из которой она выбралась, еще не закрылась. Маги говорили, она никогда не закроется, а значит, Инифри всегда будет с ними.
А значит, вслед за ней могут прийти и другие.
Говорили, что та прореха находится где-то возле Каменного водопада. Там, в бездне, на краю которой ютится народ, называющий себя фассахи, и таится сотканная тьмой тьма, а в той тьме обитают в ожидании колесницы Инифри погибшие в бою и умершие от колдовства воины и маги, женщины: любимые, потерявшие любимых... все, кто умер не своей смертью и еще мог быть жить.
Говорили, что если спуститься в эту бездну с факелом и найти и ухватить своего потерянного любимого за руку, то можно вывести его оттуда обратно в мир живых — и тьма это позволит, потому что ей не нравится огонь.
Говорили, что не нашлось за две Жизни безумцев, которые бы на это решились.
Шербера знала, что не умерла, но она как будто попала в этот темный мир.
Она одновременно лежала на столе, залитая светом, и стояла посреди нигде, и вокруг нее клубками змей вилась тьма. Шербера помнила эту тьму. Она уже видела ее однажды — когда спасала от смерти Тэррика. Неужели она вернулась за своим любимым во тьму и вывела его обратно, как гласили легенды?
Но ведь прореха между мирами была не здесь.
Или здесь?
И где это — здесь?
Тьма звала ее к себе, и Шербера пошла в ней вперед. Ее босые ноги ступали бесшумно в этой тьме, и сама тьма была бесшумной. Она не знала, куда идет, но это было неважно. Инифри вела ее. Это она знала, и это было всем, что имело значение.
Кто-то пошел с ней рядом совсем скоро, и она тоже знала, кто. Он не касался ее, он был невидим ее взором — ведь был мертв, а она была лишь гостьей в этом мире мертвых, — но Шербера все равно чувствовала: его присутствие, его защиту, его силу.
— Где я, господин? — спросила она негромко, и Номариам ответил:
— Иди смелее, Шербера-трава. Никто здесь не причинит тебе вреда, раз я с тобой.
И она доверилась ему и пошла смелее.
Они вышли из этого странного дома с лестницами, бегущими вниз — и Шербера с радостью в сердце увидела своих господ, склонившихся над Волетой, и здорового ребенка в ее чреве... сильного мальчика, который придет в этот мир сразу после битвы и славой и подвигами смоет с себя позор своего отца.
Ребенок переживет эту битву, предрекла ей тьма. Хочешь, я скажу, переживут ли битву твои господа, Шербера?
Хочешь? — тут же запело далекое эхо. — Хочешь?
— Нет! — сказала она громко, и эхо затихло, и тьма скрыла ее господ своей пеленой и повела Шерберу и Номариама дальше, за городские стены.
Через снежное поле, где прощался со своей нежной драконицей дракон, идущий на смертную битву. В ее чреве тоже зрел маленький дракон, и он тоже будет расти без отца, как и сын Волеты, как и сыновья и дочери мужчин, которые уже завтра полягут на поле последнего боя.
Шербера шла не останавливаясь. Номариам шел рядом с ней. Кинжалы стремительно неслись к
