он смотрел сейчас, было на нее совершенно не похоже. Несмотря на овчину и лисий мех, Вуффина пробрала дрожь. Оглянувшись, он увидел Шпильгита и Фелитту, которые шли по тропе впереди незнакомцев.
«Похоже, море принесло нам сегодня кое-какие хлопоты, — подумал Гагс. — Что ж, сомневаюсь, что Клыкозубу и его големам есть о чем беспокоиться. И все же…»
А из моря уже маршировали стройными рядами крабы, и сквозь завывание ветра слышалось щелканье их клешней, нетерпеливое и радостное.
«Надо будет поставить ловушки, когда они немного разжиреют», — решил Вуффин.
Продолжая ощущать на себе взгляд мертвых глаз Акля Воскресшего, Хордило Стинк шел по улице напротив «Королевской пяты», держа в руке ведро с китовым жиром. Все остальные чужаки, как и положено, умирали после повешения, но только не Акль. Будь Хордило суеверным, он мог бы подумать, что здесь дело нечисто.
Но в данный момент у него имелись более насущные заботы. Поправив одной рукой пояс с мечом и крепче сжав железную ручку деревянного ведра, он двинулся дальше, изо всех сил стараясь не обращать внимания на ледяной ветер, от которого немели пальцы. Земля под ногами была тверда как камень, а скопившаяся в колеях вода замерзла до самого дна, но он отчетливо видел весь путь Страхотопа: железные сапоги голема оставляли вмятины, в которых собиралась и тут же замерзала влага. В конце улицы следы сворачивали направо, исчезая позади конюшни Блекера.
Хордило не сбавлял шага. Эти клятые големы действовали ему на нервы. По крайней мере, Акль был прав в одном, Худ его забери: небрежный кивок и брошенное на ходу невнятное приветствие никто в здравом уме не назвал бы проявлением дружбы. Но это были создания повелителя Клыкозуба, которые своей тяжелой поступью утверждали его власть над Спендруглем и всеми, кто называл это селение своим домом, так что если любой вежливый жест со стороны Хордило, пусть даже самый скромный, мог вызвать у этих чудовищ хотя бы намек на симпатию — то почему бы и не попытаться? К тому же, когда у него возникали проблемы с кем-то из чужаков, всегда появлялся один из големов и быстро решал вопрос на месте, что не раз спасало шкуру Стинка.
Так что в каком-то смысле он был перед ними в долгу. И даже если ходячая груда железа не испытывала ни к кому никаких чувств, сам Хордило был человеком из плоти и крови, с настоящими чувствами и сердцем, которое даже могло бы разбиться, если бы, скажем, какая-нибудь ведьма-жена, которую он когда-то любил, изменяла ему, да не просто так, а с животными, и не с одним, а с самыми разными, а потом рассказывала бы бедняге об этом с блестящими глазами и этакой надрывающей душу улыбочкой, давая понять, что ей доставляет удовольствие реакция мужа на ее слова, и вообще, проклятье, Прохвост ведь был не чьим-то, а его собственным псом! Если бы нечто подобное случилось на самом деле — чего, естественно, никогда не было, — возможно, сердце его и впрямь бы разорвалось или, по крайней мере, дало течь. Ибо человек без чувств ничем не лучше, чем… в общем, чем голем.
Дойдя до конюшни, Хордило замедлил шаг, чтобы потихоньку помолиться за упокой души старика Блекера; раскаяние всегда настигало его и никуда не девалось, после того как ярость от осознания, что Блекеру было известно обо всем, что случилось с его издевательски ржущим жеребцом, со временем угасла. Та самая бывшая жена, которой у Хордило никогда не было, умела соблазнять, когда ей того хотелось, — впрочем, Прохвосту, с его постоянно вываленным языком и бездумным, хотя и понимающим взглядом, было, в общем-то, все равно, но сам Блекер со своим клятым зверинцем уж точно повидал немало и все такое прочее. Но Хордило все же прошептал молитву — он знал, что так должен был поступить любой приличный человек, — хотя и короткую, ибо Блекер не имел ни малейшего понятия о приличиях, и никто особо не возражал, когда тот повис в петле, пока глазам собравшихся не предстала картина, как Хурта скачет прочь на том самом жеребце, а за ними следом мчится Прохвост, и больше их никто никогда не видел — о да, разочарование было еще то, это уж точно. Так или иначе, Фелувил списала ему все долги в «Королевской пяте» и потом еще целую неделю наливала за счет заведения, что было весьма щедро с ее стороны. Вот такая могла быть история, будь у него жена, — стоит ли удивляться, что ее у него никогда не было?
Обогнув конюшню, Хордило остановился как вкопанный. В двадцати шагах от него неподвижно лежал на спине Страхотоп. Рядом с ним стоял на коленях рослый мужчина в черном, глубоко погрузив руки в грудь голема. С предплечий незнакомца стекали какие-то странные жидкости. В нескольких шагах позади от них лежали два распухших трупа.
— Эй! — заорал Хордило.
Незнакомец, выдиравший куски из груди Страхотопа, даже не поднял взгляда.
Поставив ведро, Стинк вытащил меч.
— Эй! — снова крикнул он, приближаясь. — Что ты сделал со Страхотопом? Как ты смеешь?! А ну-ка, отойди от него! Именем повелителя, отойди!
Незнакомец наконец поднял голову и тупо заморгал, уставившись на Хордило.
Что-то в его свиных глазках заставило Стинка замедлить шаг, а затем остановиться. Он угрожающе поднял меч, но тот дрогнул в его онемевшей руке.
— Повелитель крепости Аспид прикажет тебя за это повесить! Ты арестован!
Незнакомец вытащил руки из груди Страхотопа. С них стекало что-то черное.
— Я пытался его починить, — сказал он высоким писклявым голосом.
— Ты его сломал!
— Я не хотел.
— Объяснишь это повелителю Клыкозубу! Вставай. Пойдешь со мной.
Странный взгляд незнакомца скользнул мимо Хордило, задержавшись на далекой крепости.
— Туда?
— Туда.
— Ладно. — Он медленно поднялся на ноги и бросил взгляд на два трупа. — Но я хочу взять с собой своих друзей.
— Твоих друзей? Они же мертвые!
— Нет, не этих.
Незнакомец ткнул пальцем, и Хордило, обернувшись, увидел идущих по тропе со стороны берега людей.
«Так вот куда ходили Шпильгит вместе с Фелиттой! — подумал он. — Похоже, девица увидела на рифах корабль и тайком пробралась к управляющему, подбив того вдвоем отправиться на берег, чтобы взглянуть первыми. Боги, неужели предательству не будет конца?»
— Но эти мне тоже нужны, — добавил незнакомец. — Я их спасаю.
Хордило облизнул губы, чувствуя, как его разум окутывает туман.
— Их уже не спасти, дурак.
Незнакомец нахмурился:
— Не люблю, когда меня называют
