вещь, приобретенная много лет назад. Потрепанная и вечная вещь.
Он смотрел на Руженину спину, на мелкий белый узорчик по темно-синему фону, на выпирающие лопатки, плоские бедра, теряющиеся под юбкой, на ноги без икр, на ноги, изборожденные вздувшимися венами. И чем дольше он наблюдал за ней, тем больше смотрел на нее, как на предмет. Как на препятствие, которое когда-то возникло на его пути и которое он взвалил себе на плечи, но тем самым не устранил, а лишь сам привязался к нему. Тогда ему было двадцать пять, и следовало бы это препятствие обойти.
— Чего-чего, тебе Ярмилу подавай? — Его отец, сидя у окна старого домика в рабочей колонии, сворачивал цигарку, кухня была так мала, что стоило отцу протянуть руку, и он мог ударить сына. Вместо этого отец покраснел, свернул цигарку и, только сделав первую затяжку, сказал: — Ярмила не получит хозяйство в наследство.
Отец давно умер, а Ружена — собственно, это ведь наследство, доставшееся ему от отца. Вещь, унаследованная после его смерти. Своего отношения, однако, он завещать ему не мог. Люди перетаскивают с места на место разные наследства. Он и не особенно удивлялся отцу. После кризиса, массовых увольнений и забастовок хозяйство казалось отцу чем-то вроде острова спокойствия среди бушующего океана. По крайней мере, всегда будет свой кусок хлеба. Отцовские советы были нехороши тем, что исходили из опыта прошлого, когда все строилось иначе. А отцам, прежде чем советовать, следовало бы думать о будущем. Ведь будущее изрядно меняет старые представления.
Ружена остановилась. Они дошли до реки. У берега видны были обнаженные камни. Уровень воды спал, и теперь обнажились серые камни с затвердевшими морщинами ила.
— Мне хочется отдохнуть, — призналась жена и аккуратно прислонила сумки к стволу тополя. — А ты не присядешь?
Возможность отдыха вторглась в его мысли о прошлом неожиданно. Он буркнул нечто вроде согласия, отложил сумки и тоже опустился на землю возле Ружены.
Вода была в нескольких шагах от них.
— Надо было бы поискать тень, — промолвил он.
— У воды везде прохладно, — возразила она.
Она все знала. Знала, когда нужно отдыхать, где нужно отдыхать, и наверняка знала, сколько времени нужно отдыхать.
Он достал пачку сигарет. Запах рыб и высыхающего ила перебил дым его сигареты.
— А ты никак не можешь без курева, — она поджала губы.
Он непроизвольно ощупывал горлышки бутылок в сумке. Их и в самом деле было четыре.
— Уж не собираешься ли ты выпить воду у внуков? — спросила она.
— Бог с тобой.
— Вечно ты думаешь только о себе.
Он резко затянулся, так что немного дыма даже проникло в легкие. Закашлялся. Ох, уж эти ее фокусы, ох, уж эти проклятые Руженины фокусы. Это я-то думаю лишь об одном о себе! В то время как только и только она… Это одна она думает о себе. Она и работает и надрывается только потому, что за каждой работой ей грезятся деньги. А на деньги она накупает все, что, по ее представлениям, и составляет человеческое счастье. Пока у нее было хозяйство, она надрывалась у себя, а теперь — в кооперативе. Деньги — это ее страсть. И цветы она сажала не на радость себе, а для продажи. Три грядки гвоздик, одна возле другой. Три большие грядки. Но в вазу не поставила ни одного цветка. Все продавала на рынке. Все крутится и крутится, пока не свалится, только тогда и найдет покой. Вот и сейчас уставилась в одну точку и, конечно, что-то подсчитывает. И не замечает вовсе, что сидит около реки. Куда там, эта, наверное, даже не видит, что над ней летают птицы. Она и небо-то воспринимает только как лейку, которая польет ее овощи.
Он курил, а перед его глазами простиралась река из стекла, неподвижная, и все-таки текущая. Когда-то в школе он писал сочинение, которое называлось «Река — жизнь». Да, тогда он еще много читал, умел выражать свои мысли. Он написал о том, как уходит жизнь и дни бегут, словно волны… Пан учитель его похвалил. Как же он гордился этой похвалою! Не очень-то много похвал выпадает в жизни на долю человека. Ту работу он писал еще мальчишкой, а что мальчишка знает о жизни? Что знают люди, пришедшие на вокзал, о предстоящем им пути? Одни мечты. Но потом это проходит. Стеклянная река, никакого движения. Я сказал бы, что все будто пригвождено к своим местам, как то облако над горизонтом. И потом внезапно обнаруживаешь, что все переменилось. Словно этот покой был преддверием больших перемен, неподвижность — лишь началом несуразного движения. Кажется, что все по-прежнему, и вдруг обнаруживаешь вместо мальчика — старика. Да еще и хромого.
«Я договорилась насчет рассады шампиньонов», — скажет Ружена. Она сидит, вытянув ноги, и, откинувшись, опирается на ладони.
«Ну-ну», — отзовется полунасмешливо муж. Однако слишком явно насмехаться над ней он не решается. В течение всех этих лет, с каждой ссорой она все более и более подавляла его, так что ему оставалось лишь последнее укрытие, да и в нем он защищался уже вяло и тайно. Он притворялся, что его защищает кто-то другой, а не он сам. Он научился прибегать к всевозможным хитростям, как подчиненный, который хотя и не в силах сбросить с себя ярмо, но иногда все же может ловко улизнуть.
Мысленно он мстил Ружене. Он представлял возле себя на берегу реки Ярмилу. Как она сидит здесь, откинувшись назад и опершись на ладони. Ее блузка натянулась. Она всего лишь на два года моложе Ружены, но она еще в теле. А волосы! Темные и густые, они выглядят так, что, запусти в них пальцы, не доберешься до корней. И потом, она все время говорит и говорит, не умеет молчать. То о своем сыне — он у нее в армии, — то о бегониях, что растут за окном и которые вовсе не предназначены на продажу: она сама их покупала.
Однажды они с Руженой сидели у нее за столом, и Ружена говорила:
— Уж хоть бы ради огурцов дождь пошел.
— Да, хорошо бы, — ответила Ярмила, — знаешь, как удивительно он шумит здесь?
Ее квартира расположена в мансарде старого дома. Однажды они были там во время дождя, ливень гудел в водосточных трубах, стекал по крыше с таким шумом, будто Ярмила жила под водопадом.
— Что с тобой? — спросила Ружена мужа. — Ты все смотришь на воду и совсем не замечаешь, а ведь я с тобой разговариваю.
— Ну как же, — промолвил он, — у тебя есть рассада шампиньонов.
— Я говорила о погребе. Нам нужно будет
