в Лефортовскую тюрьму. Каждый раз он нес с собой новые исписанные листки бумаги.
«Наставление агенту-нелегалу в империалистическом государстве».
«Вербовка с использованием компрометирующих материалов».
«Основы связи».
«Приемы шифрования и дешифровки».
«Наружное наблюдение и способы избавиться от слежки».
Отстраненный от работы, жестоко избитый, переживший издевательства над женой прямо на его глазах, потерявший большинство друзей и близких, вдобавок — со смертным приговором над головой, Серебрянский продолжал трудиться на государство, которое обрекло его на такое существование. Впрочем, условия стали чуть более сносными: Фитин распорядился улучшить питание узника, чем-то порой угощал в кабинете за обсуждением очередного наставления.
— Вы точно еврей, Яков Исаакович, — как-то заметил он, запивая чаем увесистый бутерброд с колбасой, таким же поделился с сотрапезником. — Даже на краю могилы выкрутились, выторговали отсрочку и смягчение содержания.
— Такое у меня еврейское счастье… Вы тоже наш, Павел Михайлович. Знаете же, что квалификации не хватает, и по случаю выторговали себе в учителя самого опытного диверсанта СССР.
Фитин, до этого пытавшийся изображать редактора рукописей Серебрянского, от неожиданности поперхнулся колбасой. Но юмор оценил.
— Надеюсь, наш гешефт обоим пойдет на пользу.
Только это не могло тянуться бесконечно. К осени произошли странные события, о них в Лефортово узнавали от новых арестантов. Впрочем, по сравнению с двумя предыдущими годами, количество обвиняемых по пятьдесят восьмой шло на спад. Органы НКВД заканчивали дезинсекцию страны от зловредных паразитов — шпионов и троцкистов.
Серебрянского поместили в общую многолюдную камеру. Не курорт, но люди, надеявшиеся на снисхождение в приговоре, прекрасно понимали: худшее — впереди. Худшее — это лагеря, где жизнь политического зэка отравляет не только администрация зоны, но и воровской беспредел.
Редактор областной газеты занял верхнюю полку на нарах, прямо над Серебрянским. Сел за дело — по недосмотру пропустил в печать политически близорукую статью об освободительном походе против белополяков, где на фоне описания всенародной радости западных белорусов и украинцев мелькнуло выражение «революционная законность на оккупированной территории». От газетчика Серебрянский узнал о новом договоре с Гитлером. Сначала схватил сидельца за грудки с криком: «Врешь!» Потом долго лежал недвижимо, обхвативши голову.
Советский Союз заключил с гитлеровской Германией договор «О дружбе и границе». Пакт о ненападении — понятно, половина Европы имеет такие же. Раз появилась общая граница — нужно ее уточнить. Но дружба… Дружба! Дружба с нацистами!
Разведчик слишком хорошо помнил Испанию. Пепелища вместо домов в Гернике, обугленные обрубки, похожие на полешки, — тела маленьких детей. Изуродованного советского летчика, прыгнувшего с парашютом из горящего самолета над позициями фалангистов. И многое-многое другое, что даже его, прошедшего огонь и воду диверсанта-ликвидатора, заставляло вскакивать по ночам и рычать от бессилия, от невозможности очистить землю от этих чудовищ.
Он ничуть не оправдывал Абакумова и других подручных Берии, что истязали его и Полину. Но в их действиях была хоть какая-то логика, желание искоренить сопротивление власти любым путем, включая репрессии в отношении пусть не виновных, но заподозренных в нелояльности людей. Фашисты (нацисты, фалангисты и прочие) стократ хуже, они — зло в чистом виде, концентрированное, незамутненное, со страхом ожидавшееся предками с библейских времен.
С ними — дружба?!
Между тем следователь объявил, что расследование уголовного дела закончено, оно передается в Военную коллегию Верховного Суда СССР. Обвинение остается прежним: Серебрянскому — шпионаж и заговор, Полине Натановне — пособничество и недонесение о преступной деятельности супруга.
Финишная прямая. Зато в жизни, в крохотном оставшемся отрезке жизни, наступила определенность. Если бы судила тройка, врагу трудового народа были бы отмеряны считанные дни. Судебная процедура же растянется на пару месяцев. Приговор приведут в исполнение еще через месяц, не торопясь. Одна надежда — формулировка обвинения у Полины мягкая, быть может, ей уготована не высшая мера, а лагеря?
Прогноз не сбылся. Прошел год без суда. Многократно сменился состав сокамерников. О Серебрянском словно забыли. Лишь раз автозак свозил его на площадь Дзержинского. Фитин рассказал о ликвидации Троцкого. Широкое крестьянское лицо лучилось торжеством: мы добились победы там, где обломалось прошлое поколение чекистской разведки! Чувствовал ли он благодарность по отношению к Серебрянскому, насколько полезны были советы и «наставления», заключенный не понял. Ответив на пару технических вопросов, он был водворен обратно в Лефортово. И снова потянулись долгие месяцы неопределенности, пока Военная коллегия не огласила приговор — ему высшую меру, супруге десять лет лагерей.
Гром ключей в замке прозвучал похоронным маршем.
— С вещами — на выход.
Краем уха он услышал глумливый голос:
— Что, ему вещи нужны?
Действительно, зачем брать жалкие зэковские пожитки… На тот свет? Серебрянский кинул их в общак и вышел, сложив руки за спиной.
Его затолкали не в автозак, а в «эмку». Короткий маршрут оборвался у жилого дома. Конвойный завел арестанта в подъезд и нажал на кнопку звонка.
Из квартиры вышел молодцеватый майор госбезопасности. Его лицо было смутно знакомо еще со времен Ягоды и Слуцкого. Судоплатов, а имя… Кажется — Павел. Значит, хоть кто-то уцелел из опытных.
— Здравствуйте, Яков Исаакович! — приветствовал его майор. — Вы меня вспомнили? Отлично. Заходите. Будем работать вместе.
Казалось, в серый полумрак подъезда брызнуло солнце.
— Кровью искупить вину?
— Бросьте. Какая вина? Признание, что выбил мясник Абакумов? Приговор отменен, дело прекращено. Вас восстановят в звании и в партии, вернут награды. Конвой! Снимите наручники.
— Полина…
— Тоже. Идемте. Много работы.
Не верилось. Такого просто не могло быть.
— А Берия? Он в курсе? Многих выпустили, кого взяли при Ежове. Меня топил Берия лично. Он не из тех, что признает ошибки…
Пока Серебрянский растерянно лепетал, начальник конвоя отстегнул браслеты.
Судоплатов уже вернулся в квартиру. Обернулся с досадой, резкий, стремительный, не желающий тратить ни секунды на пустые разговоры.
— Это и есть приказ Берии.
Глава 29. Катастрофа
Чуда не будет. Еще раз сроки «Барбароссы» не перенесут.
Осталось всего несколько человек в центральном аппарате разведывательного департамента СД, что заняты западным направлением. Все силы брошены на Восток.
Развединформация льется рекой. Я не в главном потоке, но долетающих до меня брызг достаточно, чтобы понять: в СССР не ведется непосредственная подготовка к войне. Нет массовой мобилизации, нет стратегического развертывания. Вместо них — мифы. Красная Армия огромная, она «малой кровью на чужой территории» одолеет любого врага. Мобилизация и развертывание начнутся во время долгого приграничного сражения.
— Гауптштурмфюрер! Вы же занимались аналитикой у Олендорфа, — вспоминает Йост. — Англичане притихли, окажите-ка помощь в составлении отчета по Советам.
Я передаю ему остаток кассы, выделенной на британскую резидентуру. Щедрость начальника приятна, но ее размах внушает беспокойство. Об этом мы неделю назад беседовали с «дядюшкой». Как водится последнее время — на ипподроме.
— Второй заезд. Синяя Стрела — на победу. Мальчик мой, не желаешь поставить? Или сложно с деньгами?
