шаг за шагом я приближался к общежитию. Подойдя к нашей обители, я в последний раз глубоко затянулся морозным воздухом, внутренне содрогаясь от предчувствия запаха казенной жизни, притаившейся сразу же за входной дверью.
Первой мне обрадовалась тётя Люся — вечное бельмо за окошком вахты. Я невольно опешил, когда её верхняя бесформенная часть просочилась сквозь маленькое квадратное окошко. На её постной стареющей физиономии, никогда ничего не выражающей, кроме глубокой и стойкой обиды на студентов, до ушей расцвела гуинпленовская улыбка. Она была ей не к лицу, не умела тётя Люся улыбаться, не привыкла. Оскал прореженного ряда кривых жёлтых зубов подчеркивал откровенную, почти интимную радость от созерцания моей персоны. Робкая попытка вежливо кивнуть и проскользнуть была пресечена её громким радостным сообщением:
— А вас милиция ищет. До нового года приходили трое. И после нового года ещё один. Натворили что?
Пожав плечами и недоумённо перебросив свой багаж в другую руку, я поспешил наверх.
«Надеюсь, что я не первый из возвращенцев, — подумал я, — сейчас узнаю подробности милицейского визита».
В затылок неслись шепелявые причитания тёти Люси, безвредной и, по сути, бесполезной на вахте стражницы морального облика студентов и студенток.
Шагая быстро через ступеньки, на площадке между первым и вторым этажами я лоб в лоб столкнулся с двумя аспирантами. Один из них с нами играл в покер и был на фоне остальных собратьев по диссертационным мукам самым вменяемым и не таким обозлённым, как остальные. Другой — чистая сволочь, самый из них что ни есть подлый. Кляузничал на нас, закладывал, выступал больше всех. Прямо-таки вижу его в недалеком будущем — расселся в кресле декана, измывается над студентами, не «корысти ради», как написано у классиков, а «токмо» для удовольствия. А как он выслуживается перед начальством! Даже перед самым убогим из них в лице коменданта. Говорят, что у него уже написана диссертация и на носу предварительная защита, так что держитесь, господа студенты, новый феномен, неподвластный фантазиям маркиза де Сада, шагает по ступеням карьерного роста.
Загораживая мне проход и явно наслаждаясь ситуацией, с издёвкой, прикрытой вежливостью и, как им казалось, изыском слога, дополняя и поправляя друг друга, завели они неспешный разговор:
— Ваше отсутствие наделало много шума, — начал тот, что поприличней.
— Комендант рвёт и мечет. Ждёт вас с нетерпением, — ехидно подхватил второй.
— Не знаю, он нам сам заявление подписал по поводу отъезда, — втянулся я в разговор, который, намеривался игнорировать.
— А заявление где? — поинтересовался знакомый аспирант.
— У него, конечно же, где ещё?
— А копия с его подписью есть? — с чувством бюрократического превосходства спросил аспирант — будущий декан.
— Нет, а зачем?
— А затем, — не скрывая довольного злорадства, продолжил он, — что ваше заявление тю-тю. Нет его… Комендант так и сказал милиции, когда вас приходили забирать.
— Нас? За что?
— Дожились! За ними три милиционера приходили — майор, — он веско поднял указательный палец, — лейтенант и сержант, а они не знают, за что.
Дальше пошел монолог:
— Доигрались, допрыгались. Я всегда говорил, что эти наглые одесситы плохо кончат. Комендант сказал милиционерам, что вы самовольно уехали, и как только появитесь, то тут же вылетите из общежития.
— А они?
— Сказали, чтобы до выяснений обстоятельств дела… понял, на вас дело завели, — уже с ненавистью, брызгая слюной, прохрипел он и, смакуя, срываясь на истеричные нотки, продолжил: — Чтобы до выяснений обстоятельств дела вы находились в общежитии.
— В каком смысле? — не понял я и начал серьезно волноваться. — Находились под арестом или можно ходить на практику? И всё-таки, за что?
— А после нового года лейтенант приходил один и повестку оставил у коменданта. Так что с Новым годом вас. С новыми неприятностями. Комендант вас ждёт с нетерпением.
— Ну ладно, это мы ещё посмотрим, — вспомнив про образ сына полковника КГБ, спокойно и иронично проронил я. — А откуда ты всё знаешь?
— Я, между прочим… — он гордо отставил ногу, но она предательски соскользнула со ступеньки.
После нескольких секунд замешательства, затраченных на ловлю рукой перил и поисках баланса, он встал на ступеньку выше и формально сверху вниз провозгласил:
— Я, между прочим, председатель совета общежития, член бюро комитета комсомола, я знаю всё и обо всех, — и, выдержав, как ему казалось эффектную паузу, пафосным шёпотом добавил: —Между прочим, папа тебе здесь уже не поможет.
Теперь уже я, остолбенев от вихря колючих мыслей, бездонным водоворотом прокрутившихся в голове, сделал паузу и ответил избитой из детства шуткой, которая заставила аспиранта мимолётно призадуматься и освободить дорогу на второй этаж:
— «Между прочим» говорить неприлично, особенно аспирантам. «Прочим» — по-китайски ноги.
Перед дверью в нашу комнату я вспомнил, что от неожиданности и избытка отрицательной информации не взял на вахте ключ. На всякий случай толкнул дверь, она оказалась незапертой.
Меня встретил встревоженный Профессор:
— Слушай, тут повестку приносили.
— Я уже наслышался. А где она?
— У коменданта, он заходил, спросил как моя фамилия, а потом, когда приедут Шура и Манюня.
— Ничего себе, неделька начинается!
С одной стороны, полегчало, ищут не меня, значит милицейское дело не связано с нашими полковничьими шалостями. И ёжику пьяному понятно, что это не криминал, но кто их знает… Если на поганой ёлке за три рубля допускается придумать скупку краденного и статью, то мнимый сын полковника КГБ может проходить уже по иному ведомству с такими мудреными формулировками в обвинительном заключении, которые не приснятся и в страшном сне на голом матрасе с клопами.
— А что они натворили, Шура с Манюней, он не говорил?
— Нет, ушёл и просил, как приедут, чтобы срочно зашли.
— Странно, вы же вместе улетели из Харькова?
— Вместе, — подтвердил Профессор.
— И в аэропорту никаких эксцессов не было? Точно не было?
— Ничего. Зашли в самолет, сели и уснули. Неудобные, скажу я, кресла в Як-40, как в автобусе.
— Странно, — вслух задумался я, — мы с Шурой и Новый год встречали одной компанией, и потом виделись. И ничего не рассказал. Должны были вместе сегодня лететь, но его тётя-стоматолог не отпустила, сказала, пока пломбу не поставит, никуда он не поедет. Для него её слово — закон.
«Когда же они успели натворить? И главное — что?» — вот что меня смущало больше всего.
Шура всегда делился и правым, и неправым, а тут промолчал. Или что-то очень серьёзное, или какая-то шелуха, на которую он и сам внимания не обратил.
— Подождем до завтра. Шура с Манюней приедут, и мы все узнаем, — резюмировал я и достал привезенные продукты, разделяя их в очередности употребления на долгого и быстрого хранения.
Короткий
