чашку и выплеснул кофе в раковину, — пить ночью кофе весьма вредно для сердца и нервов, — ворчливо проговорил он, — пейте, если хотите до рассвета в потолок глаза лупить.
Вил усмехнулся, замечание старого слуги теряло всякий смысл после вылитого кофе. Фибс тем временем вытащил бутылку бренди:
— Куда лучше кофе, коли сон, как рукой сняло, — он налил бокал и подал господину.
— Тогда уж и себе плесни, — сказал Вил, — одному пить как-то не хочется.
Фибс церемонно поклонился, что весьма комично выглядело в исподней одежде, налил себе чисто символическое количество бренди и присел за стол напротив Вила.
— Что не спится-то? — спросил он, — небось, дела сердечные? Да не бойтесь вы, милорд, разве ж какая девица устоит перед вашей красотой и обаянием! Даже не сомневайтесь, видал я, какими глазищами ваша чародейка на вас смотрит, будьте покойны, сердечко её вам без остатка принадлежит.
— Нет, Фибс, — вздохнул коррехидор, — вот уж что меня совершенно не волнует нынешней ночью, так это любовь. Сейчас мне вообще не до сердечных терзаний. И госпожа Таками, что бы там не увидел в её глазах, здесь не при чём.
— Странно, — Фибс аккуратно опустошил свой бокал и поглядел на воспитанника и господина, — я полагал, что расстроить вас до бессонницы одни лишь чувства способны.
— Иногда лучше страдать от неразделённой любви, чем от того, что приключилось со мной сейчас.
— Боги, боги, — округлил глаза слуга, — никак срамную болезнь подхватили?
— Типун тебе на язык! — засмеялся Вил, — на приключения в квартале развлечений у меня ни времени, ни желания нет. Просто расследование убийства проститутки в порту вывело на Ито Цукисиму.
— На Ито? — изумлению старого слуги не было предела, — неужто вы говорите о том самом весельчаке-кадете, что приезжал с вашими братьями в гости в Оккунари, а теперь служит в Адмиралтействе?
— Да, увы.
— С чего это вы взяли, будто сей достойный муж взялся убивать гулящих девок на территории заброшенной части порта?
— Постой, постой, — вскинул бровь Вил, — откуда тебе известно об заброшенных складах?
— Как же, — гордый собственной осведомлённостью заявил Фибс, — в «Вечернем Кленфилде» целое интервью поместили. А как же? Можно сказать, герой дня: труп нашёл, показания давал, всю работу вашего ведомства от начала и до конца собственными глазами видел.
— Собаковод! — воскликнул в сердцах коррехидор, — газетчики до него добрались, а он и рад стараться, рассказал, небось, и что видел, и чего не видел. Была б моя воля, дал бы ему плетей за болтливость.
— Нельзя, — важно возразил слуга, — чай не в эпоху Противоборствующих провинций живём. Всякий человек право на собственное мнение имеет. Вы мне лучше скажите, по каким таким причинам господин Цукисима под подозрение угодил?
Вил подумал и рассказал всё, как есть. Фибс покачал головой.
— И только-то?
— Полагаешь, мало совпадений?
— Совпадений довольно, но ни единого, чтобы без сомнений понять, будто речь идёт именно о господине Цукисиме. Высокий, ну и что? Не он один в столице высокий. Густые брови также встречаются. Вот я, например, — он выразительно пригладил свои кустистые седые брови, — вполне подхожу под описание. Морские узлы многие вязать умеют, кортики тоже продаются. Словом, конкретно против него у вас прямых улик нет.
— А отсутствие алиби? — устало возразил коррехидор, — плёл какую-то чушь, а потом и вовсе замкнулся в гордом молчании, словно мне на зло.
— Эх, молодёжь, — Фибс забрал бокалы, сполоснул их и пристроил перевёрнутыми на полотенце, — разве ж это дело, мужчину в командировке при его второй половинке про его ночные дела расспрашивать! Может, он при супруге не мог сказать, где и с кем был? Госпожа Цукисима не из простых будет. Помню, ещё когда сэр Ито женился, поговаривали, будто брак этот по сговору и с расчётом; породнился с главой клана, и продвижение по службе ему обеспечено.
— Не думаю, — возразил Вил, — он мог просто сказать, что хочет переговорить наедине, а вместо этого откровенно врал. Так что твоя версия хоть и похожа на правду, но, к сожалению, не подтверждается в реальности.
После этого разговора Вил уснул проще, но на краю сознания продолжало маячить смутное воспоминание о чём-то важном с улицы Белых тополей.
По дороге в коррехидорию Рика явственнее осознавала всю противоречивость обуревающих её чувств: с одной стороны она была горда и довольна стройной версией с Цукисимой, а с другой — её не оставляли сожаления, что убийцей-маньяком оказался друг братьев-близнецов Вилохэда.
Она сделала вскрытие, и результаты её нисколько не удивили: порезы и раны были нанесены двумя орудиями (Рика невольно улыбнулась, вспомнив, как красочно болеглот описывала когти убийцы); смертельным оказался единственный, явно последний удар, что пришёлся прямо в сердце. Чародейку смутила на секунду хирургическая точность, с какой этот самый удар был нанесён, но потом она приписала это обыкновенному везению или военному опыту. Девушка составила отчёт, указав со всей возможной тщательностью и аккуратностью различные детали, которые ей удалось выявить. Она задумалась лишь однажды: тест Пикелоу показал странноватый результат. Магические стихии пребывали в гармонии и спокойствии, однозначно свидетельствуя об отсутствии колдовства, но у водяной женщины, полоскавшей длинные волосы в безмятежной глади озера, имелся странный хвост с шипами, подозрительно смахивающий на некие интимные части тела. Обычно в подобном стиле озабоченный чародей из минувших столетий визуализировал демонов. Поскольку демоническое проявление мелькнуло лишь в одном единственном месте, Рика посчитала его случайным следом, порождённым болеглотом, что крутилась поблизости во время убийства. Аура Кики могла оказать на тест странное влияние.
Вилохэд пришёл на службу с больной головой и в мундире полковника. Он решил, что таким образом ему удастся хоть чуточку задобрить его королевское величество, доклад которому нависал тёмной тучей над его умственным горизонтом, и сделать этот самый доклад ему предстоит прямо сегодня. Коррехидор прекрасно понимал, что арест древесно-рождённого лорда, даже домашний, требует одобрения монарха. Не хватало ещё, чтобы Палата корней и листьев подала апелляцию на противоправные действия коррехидора.
Притихший после вчерашней выволочки Турада старался всеми силами не нервировать начальника. Он без напоминания заварил чай, молча принёс его в кабинет и тихо удалился.
От чая головная боль отступила, но мучительные сомнения оставались в полной мере. В приёмной Турада с кем-то разговаривал по магофону. Потом раздался тихий стук в дверь, и просунулась прилизанная голова адъютанта:
— Ваше сиятельство, — обратился он, — с вами очень настоятельно желает поговорить одна дама. Утверждает, что у неё вопрос жизни и смерти, но при этом ничего не объясняет и настаивает на личной беседе с вашим сиятельством.
Вил встал и вышел в приёмную.
— Сэр Вилохэд? — раздался в трубке грудной женский голос. Женщина
