– Позовите скорее врача! Она приходит в себя!
Что это? Я слышала уже этот голос. Только не вспомнить… Нет, вспомнила! Больница, слышно, как падают капли, вестибюль, развязанный шнурок на ботинке. Его зовут Андрей.
Андрей… Нет, мне нельзя просыпаться! Андрей… Значит, все это было: больница, и мама, и папа, и Вероника… И даже Артемий Сергеевич. Скорее назад, в сон!
Но там тоже смерть. Вернее, смерти, всех тех, кого я любила. Кого не могла простить. Нет, я простила, конечно, простила, да разве могла я их не простить?
Шаги в коридоре… бегут. Дверь распахнулась с тревожным стуком.
– Доктор! Я видел, как дрогнули веки!
Шорох, я чувствую, как на меня смотрят пристальным, изучающим взглядом, и изо всех сил креплюсь, чтобы не моргнуть, не вздохнуть поглубже, не пошевелиться. Я не хочу наружу, не хочу в жизнь, не хочу, чтобы они знали, что я уже близко, почти с ними, почти вынырнула – мне нечего здесь делать, здесь у меня никого не осталось. Меня не звонок в дверь разбудил, они не уехали в отпуск, они…
– Может, показалось?
– Да нет, я явственно видел.
– Пока не заметно никаких существенных изменений. Подождем еще.
Взгляд ушел, шаги прошествовали по коридору – убрались восвояси. Этот коридор не наш, в нашем у шагов совсем другой звук. Я, очевидно, не дома. Но где же тогда?
Что я помню? Родители, Вероника и Артемий Сергеевич уехали в отпуск, а я осталась одна. И написала повесть «То, чего не было». А потом…
Нет! Все это было во сне. В долгом, кошмарном сне. Я не писала никакой повести – с тех пор, как от меня ушли стихи, я ничего не писала.
С чего же тогда все началось?
С того, что я умерла.
Нет! С того, что я выдумала историю, в которой женщина покупает своему ребенку красную меховую собаку, но ребенок вырос, и игрушка уже ни к чему. Я не записала ее, только выдумала. Там был ветер и снег, там ноги проваливались в сугробы и не желали подчиняться ритму похоронного марша, две трубы, гобой, флейта и ветер выдували музыку прощания – прощания навсегда. Там гроб глухо ударился о мерзлую землю – там я не могла ничего записать. Я просто выдумывала историю, чтобы понять, осознать, что случилось – там хоронили мою маму.
И это была первая смерть.
А потом погиб папа, а потом Вероника, и даже Артемий Сергеевич… А потом следователь Родомский обвинил меня в том, что я их убийца, и тогда-то я умерла. Были холодные чопорные похороны, замерзли цветы…
– Да идите же вы сюда! У нее снова дрогнули веки! Она приходит в себя! Хоть кто-нибудь подойдите!
Снова шум, суета у постели. Я жива, похороны мне привиделись в том долгом кошмаре. Родомский обвинил меня в убийствах и хотел убить. Он следователь-киллер, который не оставляет свидетелей. Он хотел меня убить, открыл окно… Я помню, как он надвигался, я помню взгляд Сони. Вот оно что! Я, очевидно, в больнице. Выжила и оказалась в больнице.
Но как же тогда?… Тетрадь в клетку, повесть «То, чего не было»?
Повести не было прежде всего! А то, чего не было, – было.
Страшно поверить, страшно представить! Но ведь сон мой еще страшней! Мой сон – ненаписанная повесть, где главный герой, архитектор смерти, – моя бабушка. Какой ужасный, какой неправдоподобный сон!
Но в действительности ведь архитектором смерти выхожу я. Так Родомский сказал и привел доказательства.
Но ведь я никого не убивала! Я не нанимала киллера Родомского! Я это точно знаю.
Я не нанимала… Но кто-то же его нанял. Кто?
– Да, на этот раз вы оказались правы – она действительно приходит в себя.
Взгляд вперился в меня, я его физически ощущаю, я не могу больше противиться пробуждению. Открываю глаза.
– Смотрите, смотрите! Она открыла глаза!
Несколько лиц склонились надо мной, одно из них я узнаю – это Андрей. Ну да, Андрей, я же слышала его голос – слышала и узнала, и тогда поняла, что было и чего не было.
– Соня! Сонюшка! Вы нас видите?
Пожилой человек, весь в белом – видимо, доктор. Чего он так волнуется, чему радуется? Да они все отчего-то волнуются и радуются.
– Сонюшка, деточка, вы меня видите?
Ну что ему от того, вижу я его или нет? Странный человек!
– Да.
Голос отвык от меня, голос не подчинился, прозвучал глухо, хрипло, едва слышно, но доктор, этот смешной чудак, прямо-таки возликовал.
– Вот теперь я могу гарантировать: опасность окончательно миновала.
И тогда они все пришли в какую-то неистовую радость: и Андрей, и совершенно незнакомый мне молодой парень, и – по новому кругу – доктор. Я смотрела на них, не понимая и не разделяя их радости, и мучилась. Мне нужно было задать один очень важный для меня вопрос, но я боялась его задать и не была уверена, что смогу, что голос послушается.
– Скажите, – проскрипела я, и они тут же с какими-то услужливыми лицами уставились на меня, разом оборвав свое веселье, – что с моей бабушкой?
– Сонечка, – Андрей улыбнулся мне той самой своей трогательной, ужасно располагающей улыбкой, – не волнуйтесь и ни о чем не беспокойтесь. Аграфену Тихоновну вчера выписали из больницы, она сейчас дома.
Значит, мой «Архитектор смерти» – действительно сон. Бабушка жива, бабушка не нанимала убийцу, чтобы выполнить завещание. Не было никакой бандероли, не было ничего.
Андрей наклонился ко мне, легко и бережно погладил по руке сквозь одеяло – и опять улыбнулся своей светлой улыбкой. Я тоже попыталась ему улыбнуться и закрыла глаза.
– Да, да, поспи, Сонечка. Только не так долго, не пугай нас больше, – ласково сказал он и тихонько отошел от кровати.
Андрей. Милый, хороший, надежный человек. Вот только непонятно, как он здесь оказался. Может быть, это тоже сон?
В этом сне я согласна остаться.
Глава 2. Андрей НикитинЗа несколько дней до этого
Лицо хохотало, лицо издевалось над ним, а он ничего не мог сделать и ужасно мучился. Попытался сбежать – невозможно пошевелиться, попытался закрыть глаза, но оказалось, что они уже и так закрыты. Значит, лицо в его голове, значит, избавиться от него не удастся. Чье это хохочущее лицо? Еще минуту назад он помнил, а теперь забыл. Если бы вспомнить! Возможно, тогда наступило бы облегчение, возможно, тогда он смог бы с ним договориться, заставить лицо замолчать. Но вспомнить не получается, никак не получается вспомнить. А лицо хохочет…
Почему никто не придет к нему на помощь? Он знает стольких людей, которые могли бы ему помочь. Где они все, неужели не понимают, что с ним случилось? Ведь только что были рядом. Темнота, густая, плотная темнота, только лицо хохочет.
