второй батареи вести огонь. Дождавшись первых выстрелов, велел телефонисту следовать за собой и побежал по боковой траншее. Пробежав метров сорок, Шестаков остановился. Здесь траншея проходила по бугру с редкими кустами крушины. Теперь с возвышения видны были все три батареи.
«Свой собственный командный пункт», — подумал Шестаков и приказал по телефону командирам батарей слушать его команду.
То, что вражеская артиллерия не покрывала огнем равномерно всего фронта дивизиона, меняло дело. Когда вражеский огонь особенно усиливался на левом фланге, он, как правило, ослабевал на правом или в середине. Шестаков поочередно приказывал командирам батарей и взводов вести огонь: там, где нельзя было высунуть носа, люди отсиживались в глубоких ровиках и боковых укрытиях возле орудий, но зато те батареи, где «можно было дышать», работали за всех.
— Ничего, ничего — кричал Шестаков в телефонную трубку командирам батарей, — это даже на пользу, такая очередность — орудия остывать успевают!
Гимнастерка Алексея Ивановича была измята и перепачкана глиной, тяжелая кобура сбилась назад, фуражка, тоже в глине, съехала на затылок. И все же никогда, за все время пребывания в армии, он не чувствовал себя так, по-настоящему военным. Он приказывал командирам батарей и знал, что его приказы нужны, что они необходимы, потому что только он видит все три батареи и только он может руководить их стрельбой в зависимости от того, как пульсирует и перемещается вражеский артогонь. До этого, наладив доставку снарядов, Шестаков лишь наблюдал за боем: непосредственно у орудий были командиры батарей, и они знали, что делать. Тогда у Шестакова было лишь право приказывать. Теперь он командовал в силу, необходимости и так, как требовал бой.
После того как прекратилась связь с наблюдательным пунктом командира дивизиона, Шестаков послал двух связистов исправлять линию, но один боец был убит сразу же, другой приполз обратно раненый.
По траншее подбежал командир взвода управления, спросил:
— Разрешите послать еще связистов?
Шестаков высунулся из ровика, примыкавшего к траншее, увидел вокруг черные столбы дыма, почувствовал на лице горячие упругие толчки воздуха, сказал:
— Нет. Обождите… — И одновременно подумал о Костромине: «Эх, голубчик!..»
В это время в общем грохоте обозначилась брешь: вторая батарея прекратила огонь.
— Комбата-два! — крикнул Шестаков телефонисту.
— Связи нет.
— А черт!..
Связь с батареями была до сих пор надежной — провод тянулся по дну траншеи, но на этот раз, очевидно, было прямое попадание. Устранить разрыв — дело нескольких минут, но Шестаков не стал дожидаться и по ходу сообщения побежал во вторую батарею.
Комбат-два сидел у телефона и кричал в трубку. Вражеские снаряды здесь рвались редко.
— Почему замолчали?! — крикнул Шестаков, переведя дух.
— А куда стрелять? — также крикнул комбат.
— Как куда? По подавленным целям, чередуйте!
Командир батареи подал команду. Четыре орудия почти одновременно дернулись, выбросив тусклые языки пламени. Не успели стволы вернуться после отката в прежнее положение, как заряжающие вновь загнали снаряды.
— Темп, темп давайте! Без моей команды огня не прекращать! — властно крикнул Шестаков и по траншее бросился назад, в третью батарею.
Сзади Шестакова кто-то догонял. Он обернулся и увидел Крючкова и с ним еще двух бойцов.
— Вы куда?
— В ваше распоряжение, товарищ старший лейтенант, — доложил Крючков.
— Почему?
— По техническим причинам: орудие подбито, а вакансии пока, слава богу, нет.
— Хорошо. На подноску снарядов.
Подноска снарядов при таком бешеном темпе огня имела первостепенное значение. Ящики со снарядами были рассредоточены в котлованах позади орудий из-за опасения взрывов от прямых попаданий. Согнувшись, обливаясь потом, бойцы сновали по узким траншеям с тяжелыми ящиками на спине.
Когда Шестаков вернулся на свое прежнее место, телефонист уже исправил местную связь. Комбат-один доложил, что разбито орудие, и спросил, нет ли связи с НП.
— Нет, — сказал Шестаков. — Пока нет. Чередуйте огонь по старым целям. Не снижайте темпа. У нас пока жарко, переждем.
Поблизости рвануло. Дымом и пылью заволокло ровик. Шестаков нагнулся еще ниже, высыпал землю из-за ворота. Дым рассеивался, стало видно мелькавших по траншее солдат с ящиками на спине. Вот пробежали Крючков и пожилой заряжающий из его расчета, и Тонкорунов…
— Ну? — спросил Шестаков телефониста, который с остервенением кричал в трубку.
— Ничего. Не отвечают.
«Эх, голубчик!..»
По ходу сообщения подошла Юлия Андреевна.
— Алексей Иванович, тут раненых перевязала. Разрешите пробираться на НП?
— Что?!
— Разрешите пробираться?..
Опять рядом грохнуло. Шестаков с силой надавил на плечо Юлии Андреевны, так что она упала на колени.
Когда разрывы чуть отдалились, он сказал:
— Нет. На НП вы не пойдете. Когда стихнет, пойдут санитары.
— Но ведь…
— Нет! — повторил Шестаков и отвернулся.
В это время вражеский огонь стал ослабевать. Шлепнули запоздалые снаряды, раз-другой, и совсем стихло.
— Разрешите, товарищ старший лейтенант? — спросила Беловодская.
Шестаков хотел опять сказать «нет», но живо представил себе Костромина, Громова, телефониста…
— Да, — сказал он. — Одну минуту…
Он схватил телефонную трубку.
— Командир взвода управления? Ко мне двух связистов! И захватите с собой санитара, — сказал он Беловодской, но, подняв голову, увидел, что Юлии Андреевны нет. Она, пригнувшись, уже бежала вдоль телефонного провода, в сторону НП. Шестаков хотел закричать, чтоб она вернулась, но тугая волна от близкого разрыва снаряда швырнула его на дно ровика. Он вскочил, огляделся. Немцы били опять почти по всему фронту дивизиона, и Шестаков не мог даже сразу понять, где было «затишье» и какая наша батарея еще ведет огонь. Кто-то кубарем скатился в ровик, прямо на телефониста. Шестаков увидел Крючкова.
— Товарищ старший лейтенант, куда же вы ее одну? Ведь женщина… Разрешите сопровождать?
Шестаков несколько секунд смотрел на Крючкова, не понимая, потом сказал:
— Разрешаю, сержант Крючков.
Крючков вымахнул из ровика, пригибаясь до земли, побежал. С размаху плюхнулся в свежую дымящую воронку, вскочил, добежал до следующей воронки. Все заволокло дымом.
Минут десять стоял сплошной грохот. Затем вражеская артиллерия перенесла огонь дальше, в тыл. Шестаков огляделся. Ближайшее от него орудие было подбито. Без щита, оно лежало почти на боку. Остальные орудия стояли в своих ровиках.
«Так, — подумал Шестаков, — немцы полагают — нам крышка. Сейчас мы покажем, что это не так!»
— Вызови командиров батарей, — сказал он телефонисту, который одной рукой выгребал землю из-за ворота гимнастерки, а другой прижимал трубку к уху.
— Командиры батарей слушают.
— Распределить пристрелянные цели по взводам, зарядить орудия и доложить, — приказал Шестаков.
Когда все три батареи доложили о готовности, Шестаков скомандовал:
— Наводчикам взяться за шнуры! — И, выждав несколько секунд, крикнул: — Огонь!
Залп дивизиона. Десять орудий выстрелили почти одновременно.
— Хорошо! Теперь темп, темп давайте! И ждите танковой атаки.
Но танковой атаки не последовало. Неожиданно немецкая артиллерия умолкла, а немного
