иной раз даже ненавистна? Рассмотрим причины далее.
Прежде всего, правда – это ужас. Люди на всякий случай молчали из соображений самосохранения. Для тех, кто знал и хранил тайну, она могла быть слишком пугающей, чтобы ее открыть. И люди не открывали ее в полной мере, хотя иногда «приоткрывали». Их дети, росшие рядом с хранившими тайну родителями, часто в той же исторической обстановке, в семье, где кто-то исчез, где о чем-то молчали, многое понимали. И о многом догадывались, но все равно молчали.
Мой папа рассказывал, что его маму, бабушку Нину, вызывали в НКВД, и они с тетей ждали ее в коридоре. Кстати, бабушка Нина в то время одна заботилась о четверых детях. А почему детей – четверо? Я видела фотографию с двумя девочками-подростками в бабушкином дворе. Тетя мне объяснила: это внучатые племянницы прабабушки Кати, и у них умерла мать. Отец девочек был военным, и, когда началась война, он, поняв, что его скоро призовут, привез их прабабушке Кате. Почему бабушка Нина осталась с ними одна? Потому что деда призвали сразу, а прабабушка Катя уехала. Тетя помнила этих девочек, которые были лет на 10 старше нее. Рассказывала, что однажды мама поручила им сходить на базар и продать одеяло, а на базаре какой-то мужчина вырвал его у них из рук и убежал. Они пришли домой и плакали. Их звали Нина и Оля. Почему папа о них никогда не говорил? Странная тайна… Он как будто вычеркнул из истории семьи двух родственниц, живших с ним под одной крышей. Кстати, этим девочкам в конце концов повезло: отец выжил, вернулся с войны, приехал и забрал их к себе.
Папа говорил: его мама очень боялась НКВД, поэтому брала его и тетю с собой. Видно, надеялась, что ее не тронут, если увидят в коридоре малышей, которые ждут свою маму. Папа с сестрой вдвоем сидели и ждали, когда она освободится. Сколько лет мне было, когда папа об этом рассказал? Я была еще ребенком. И удивилась: чего бабушка боялась? Что могло случиться? Меня ведь воспитывала советская школа… Что могли сделать наши героические чекисты? Папа ответил как-то с заминкой: «Ну… Могли побить». И перевел разговор на другую тему. В ситуации, когда родитель перестает выполнять роль защитника, когда он сам боится и нуждается в защите, когда ребенок чувствует, что это он спасает мать, а не наоборот, у него «включается» механизм психологической защиты: как будто страшно не ему, а маме и это мама нуждается в поддержке, а не он.
Я потом с ужасом думала об этой истории. Представляла, как бабушка Нина оставляет маленьких папу с тетей в коридоре, как с трясущимися поджилками заходит в кабинет… И тогда решила: если однажды узнаю, что бабушка в том кабинете кого-то оговорила, я сразу же ее прощу. Это очень страшно – не вернуться домой, если у четверых детей кроме тебя никого нет. Оказалось, что я была к ней несправедлива.
После похорон папы мы с тетей Эммой вместе шли с кладбища. Я спросила, знает ли она, почему бабушку тогда вызывали в НКВД. Зачем? Тетя сразу сказала: «Знаю. Ее три раза вызывали». Бабушка разносила пенсии участникам войны по госпиталям, и в НКВД хотели, чтобы она сообщала, о чем разговаривают там солдаты. А бабушка все пыталась отвертеться и наконец догадалась сказать: «Я напишу мужу на фронт, посоветуюсь: брать мне эту работу или не брать». После этого от нее отстали. Тетя добавила, что прабабушку Катю тоже один раз вызывали в НКВД. Она не знает зачем.
Вот так возникают новые загадки. Но как жаль, что я уже не могу сказать бабушке Нине, какая она замечательная и как я ею восхищаюсь! И сразу мысль: а правда ли, что бабушка Нина такая умница? Хотя почему бы и нет. Ее отец, мой прадед Семенов, никого на допросе не оговорил и свою вину не признал. Наверное, бабушкин отец гордился бы дочерью, не зря она всю жизнь носила его фамилию…
Есть и другие причины, объясняющие всеобщее молчание.
Если народ пострадал от другого народа, – это тяжело. Это больно и страшно. И такую память народы обычно хранят свято – все народы, пострадавшие от других народов. Дети у нас до сих пор играют в войну с немцами.
А если пострадали от собственного народа? Если свои пострадали от своих же? Тогда это извечное чувство вины своих перед своими. Пора это признать. Причем здесь не только вина, но и так называемая нарциссическая травма. Ведь приходится признавать собственное несовершенство, «не-идеальность» своего же народа. А это не только неприятно, но может быть и страшно: значит, такое может произойти в собственной стране. В это не хочется и невозможно поверить! Пока мы верим, что наша родная страна и народ не способны творить зло и жестокости, мы можем чувствовать себя защищенными, надеясь, что в случае необходимости своя – хорошая – страна защитит нас от другой – плохой. И люди не хотят крушения этой веры.
Среди нас живут и потомки репрессированных, и потомки сотрудников НКВД. Очевидно, что травмированы и те и другие. Если они посмотрят в глаза своим предкам-привидениям, то следующий шаг – посмотреть в глаза друг другу. Ситуация тем более сложна, что часто в роду одного и того же человека есть и сотрудник НКВД, и репрессированный, а часто и сам сотрудник НКВД впоследствии был репрессирован.
В родословной, если поискать, могут обнаружиться разные неожиданные персонажи и события.
Например, мой дед, который прошел войну, что называется, «от звонка до звонка».
Надпись на обратной стороне фотографии
Жене и детям, Витеньке и Эммочке,
в знак моей любви к вам и преданности.
Желаю вам счастья в жизни и труде.
Ваш муж и отец Петя
Восточная Пруссия
10.07.1945 года.
Папа, любитель Высоцкого, конечно, знал такую песню:
У тети Зины кофточка
С драконами да змеями —
То у Попова Вовчика
Отец пришел с трофеями.
Трофейная Япония,
Трофейная Германия…
Папа сказал: «Мой отец тоже пришел с трофеями». Он привез ему немецкий школьный пенал; папа как раз в тот год пошел в первый класс. Откуда был пенал? Наверное, из какого-то дома, оставленного жильцами. Что случилось с хозяином или хозяйкой пенала? Папа рассказал мне, какой это был замечательный пенал, сколько в нем было отделений… Я подумала: он, наверное, в портфеле не
