мы видимся после обеда, она дает мне кучу советов и называет деточкой. Она так и к Рику обращается, хоть ему и двадцать лет, а это на три года больше, чем мне. У них всегда есть горячий кофе. Они старые: им примерно тридцать пять или сорок лет, но они красивы. Я бы хотела, чтобы мы были похожи на них в будущем.
Я регулярно пишу Миссис Периани в Пристанище. Это единственный человек за всю мою жизнь, отнесшийся ко мне по-доброму Я рассказываю ей о своей жизни тут: о денежных трудностях, о грязном районе. Она всегда отвечает одинаково: Всевышний со мной, он сумеет помочь мне, и мое имя записано у него на ладони. Она не меняется. Это успокаивает меня: есть что-то, что остается неизменным. Жизнь моя настолько изменилась, я столько всего повидала с тех пор, как Гум забрал меня из летнего лагеря в Коннектикуте. Это было так давно. Я уже почти ничего из этого не помню. Лишь одно важно для меня теперь.
В прошлую субботу мы с Риком ходили на озеро. Лето наступило, и на улице наконец-то жарко. Я иду босиком по песчаному пляжу, захожу в воду, а потом погружаюсь в одних трусах и бюстгальтере. Поверхность озера как зеркало, наши тела колеблют ее, и по ней тихонько бегут мелкие морщинки. Рик присоединяется ко мне, хватает меня и исподтишка обнимает под водой, пусть вокруг и пусто. Это наше озеро. Оно не особенно большое. В его центре обосновался непримечательный островок, заросший папоротником, елями и высокой травой. Говорят, что там ютились индейцы шауни, прячась от погони белых охотников. Французов, охотившихся на пушных зверей, кажется, так. Они прожили там несколько лет, рыбача и поедая корни растений. От них ничего не сохранилось, ни тропки. Как, несомненно, и от нас не останется ничего. А мне плевать: жить надо. О да, скользить по этой сладчайшей воде, пока мы живы, пока молоды, пока нас называют деточками.
Мы медленно плывем до острова индейцев. Ложимся на траву, спрятавшись в кустах папоротников, удивляющих своими размерами. Мы лежим бок о бок нагие. Солнце играючи проникает сквозь листья, согревает нас и высушивает. На нашей коже появляются точки – пляшущие тени. Каждый раз, когда я смотрю на голого Рика в такие минуты, я нахожу его самым желанным мужчиной на земле. Мы занимаемся любовью, я стараюсь не кричать, иногда у меня болят плечи, колени, а после, выдохшиеся, мы падаем на землю. Мягкий ветер овевает наши тела, обволакивает нас. Можно подумать, рука Господа, Его настоящая рука… О да, вокруг ни звука, и мы почти слышим, как под нами растет трава, а во Вселенной безостановочно вертится планета, окруженная скоплением красноватых звезд. Как кружится голова! И как я счастлива!
* * *
В своем красивом белом кабинете врач все объяснил мне. Я на шестой неделе беременности. Он сказал, что рожать в семнадцать лет не такая уж редкость, что у меня сильный организм и я крепкого здоровья. Он с улыбкой пожал мне руку и пожелал удачи и счастливого материнства. Какая милая улыбка! Я вышла из его кабинета с кружащейся головой. Рику я ничего не сказала, но долго размышляла об этом сегодня вечером. Я не хочу избавляться от ребенка. Я не хочу снова идти к ужасной женщине, которая уложит меня на кухонный стол и станет копаться во мне железной палкой. Я оставлю его. Сама позабочусь о нем, если Рику он будет не нужен. Малыш, совершенно новое живое существо, с которым можно будет все начать заново. Или скорее – просто все начать. Я терзалась до этого, но теперь знаю, как поступлю. Как же я счастлива, что приняла это решение!
* * *
Когда Гум постучал в дверь, я его не сразу узнала. Призрак. Его будто поразила молния. Голова низко опущена, все лицо в морщинах, под глазами – круги, а на руках – старческие пятна! Если бы он не был одет так же хорошо, как и старый добрый Гумми, я бы даже не поверила, что это действительно он. В конце концов, хорошо, что он приехал сюда, что ответил на мое письмо. Хоть я и написала об этом в письме, мне было страшно просить у него денег, страшно, что он начнет ставить условия. Но нет. Он отдал все, что имел, мне, Рику и малышу в моем животе, правда, потрогать живот не захотел. Чек, сотенные купюры, дом и состояние матери, которые он переписал на меня вдобавок – вкупе должно получиться шесть тысяч долларов или, может, восемь. Мы сможем уехать из этого дома, поехать на север, а главное – сможем позволить себе там крышу над головой и закупим угля на зиму. Как бы то ни было, он попытался забрать меня: давай уедем отсюда, Лолита, сейчас же. Ты закроешь дверь и оставишь позади этого блеклого Рика!
О, как он прав! Гум всегда прав, если уж на то пошло, но как он слаб и стар, и болен! Хорошо бы Христос помог ему, подумал о нем. Пусть даже это будет Христос, сделанный из дерева!
Я же создание из крови и плоти, я существую в реальности и ничем не могу ему помочь. Все кончено.
Рик не семи пядей во лбу это правда. Он не говорит витиеватыми фразами, он ни разу в жизни не читал книгу… Однако он шикарный парень. Самый роскошный человек, которого я когда-либо встречала. Я не уверена, что знаю наверняка, что такое любовь, но когда он сжимает меня в своих объятиях, я чувствую себя менее одинокой, менее потерянной. Та нить, что связывает мое чрево с его, наверное, и есть любовь, во всяком случае – это связь.
Менее потерянной, это так. Всю свою жизнь я была потерянной девочкой. Никакой из моих миров не был прочным, земля исчезала из-под ног, как песок, и я танцевала, танцевала, стоило только попросить, просто чтобы меня хоть немного любили, чтобы не быть одной… С Гумом, с Клэром, с принцем-пианистом. Ни один из миров не был моим. Я была лишена родителей, друзей, дома и даже соседей. Да и сегодня не знаю ни кто я, ни откуда родом, но знаю, что сейчас нахожусь здесь, что Рик вернется с работы вечером и начнет звать меня еще со двора. Моя жизнь была долгой серией сокрушительных поражений и незначительных побед, и я задаюсь вопросом, каким образом та девочка, которой я была и которая пьет в этот самый момент
