кроссвордом, хотя и знает ответы. Я думаю, иногда она чувствует потребность поговорить со мной, как будто мое молчание ее беспокоит.
— Десять букв. Применение или наложение штрафа в качестве возмездия за правонарушение.
— Наказание.
Улыбка мгновенно сползает с ее губ, и она не смотрит на меня, пока складывает пазл. Ее плечи напрягаются, и она снова погружается в молчание, набрасывая еще несколько слов. Я снова сосредотачиваюсь на бессмыслице, написанной на бумаге передо мной.
— Так вот что это за отметины у тебя на спине? Наказание? — наконец спрашивает она, как я и предполагал. Любопытный маленький ангел.
Я опускаю газету и складываю ее, кладя на кофейный столик.
— Да.
Она тяжело сглатывает.
— За что? — Ее голос звучит хрипло.
— Это расстраивает тебя.
Ее зубы прикусывают нижнюю губу, и она кивает.
— Зачем ты это делаешь?
— Чтобы искупить вину. Накладываю наказания в качестве возмездия за правонарушение… или грех.
— Там много отметок, Сейнт, — шепчет она. — Сколько грехов тебе нужно искупить? — Теперь я должен искупить один-единственный поступок, от которого только она может спасти меня.
— Каждое мое мгновение бодрствования требует прощения, ангел. Наказание — это баланс. Причина и следствие.
— Ты думаешь, что ты плохой человек. — Это утверждение, но не из тех, что требуют ответа. — Я так не думаю, Сейнт.
— Потому что ты ангел. — Она хмурится. — Ты видишь хорошее там, где его нет. — Точно так же, как в моей натуре совершать плохие поступки, в ее натуре исправлять их, отрицать неправильное и искать правильное.
Покачав головой, она складывает журнал и кладет его на стол. Схватив пальто, она поднимается на ноги и надевает его. Она расстроена, и я не могу понять почему. Я встаю и выхожу вслед за ней из маленькой кофейни. Шли дни, и Иден стала меньше бояться меня. То, что когда-то было тихими прогулками, теперь обычно наполнено ее болтовней. Я редко отвечаю, просто слушаю. Она делится со мной воспоминаниями о своей семье, говорит о политике, образовании… о чем угодно. Но сегодня этого нет.
Когда мы подходим к двери ее квартиры, она поворачивается ко мне лицом, неловко ерзая.
— Мы друзья? — наконец спрашивает она. О, ангел, мы гораздо больше. Мы связаны душами.
— Да.
— Тогда ты сделаешь кое-что для меня? — Она делает шаг вперед, кладя ладонь мне на грудь. Мое сердце подпрыгивает от тепла ее прикосновения. — Перестань причинять себе боль. — Я ничего не говорю. Я не могу отказать ей, но и не могу дать ей то, чего она хочет. Она наклоняется, упираясь лбом мне в грудь. — Пожалуйста, — шепчет она.
Обхватив ее лицо обеими руками, я запрокидываю ее голову. Как только ее глаза встречаются с моими, я проваливаюсь в них, в бесконечную пропасть, из которой я никогда не захочу вырваться. Я бы охотно остался там, ее личным пленником.
Наклонившись, я прижимаюсь губами к ее лбу. Мое сердце замирает, а по коже пробегают мурашки. Поцеловать ангела… такое пьянящее чувство.
— Увидимся вечером, Иден. — Когда отворачиваюсь, я слышу тяжелый вздох, срывающийся с ее губ. Она встревожена. Из-за меня. Ей не все равно.
Прошедшая неделя показала мне, что я нуждаюсь в ней, а она нуждается во мне. Мы вплетены, зависимы, как виноградная лоза и дерево.
Бог указал мне путь, как я и предполагал. Все, что я должен сделать сейчас, это пройти по нему.
* * * *
Я подъезжаю к современному многоквартирному дому, и как только выхожу из машины, в нос мне ударяет зловоние реки. Меня это забавляет: люди платят миллионы за то, чтобы жить на берегах Темзы, и ради чего, чтобы ежедневно ощущать тонкий запах канализации? Есть причина, по которой я живу над городом, а не в нем.
Подойдя к фасаду здания, я нажимаю кнопку открытия двери и вхожу внутрь. Вестибюль голый. Белые стены украшены произведениями искусства, которые должны быть современными и острыми. Совершенно безвкусно. Двери открываются в другой коридор, оформленный в аналогичном стиле.
Я стучу в номер 22 и жду. В конце концов, я слышу тяжелые шаги с другой стороны, прежде чем дверь распахивается.
— Сейнт? — Джудас хмурится на меня и, похоже, разрывается между тем, чтобы впустить меня или захлопнуть дверь у меня перед носом.
— Джудас.
Я проталкиваюсь мимо него, и он закрывает дверь.
— Что ты здесь делаешь?
Конечно, я бы никогда по доброй воле не навестил своего брата, тем более в его доме.
Я знаю, что мне нужно спросить, но я колеблюсь. Чувство вины, которое я так сильно желал испытывать по отношению к Эштону Хейнсу, возникает сейчас, как раз тогда, когда я меньше всего этого хочу.
— Я наживаюсь на грехе.
Губы Джудаса сжимаются в тонкую линию, прежде чем его взгляд устремляется куда-то за мое плечо. Повернувшись, я следую за направлением его взгляда и вижу Делайлу, шлюху моего брата, наблюдающую за нами. Ее глаза встречаются с моими на долю секунды, прежде чем она отводит взгляд. Она натягивает рубашку, которая едва прикрывает ее голое тело. Я с отвращением отворачиваюсь и замечаю, что Джудас свирепо смотрит на меня, хотя ему не больше удается выдерживать мой взгляд.
— Делайла, дай нам минутку. — Ее тихие шаги раздаются по деревянному полу, прежде чем дверь со щелчком закрывается. — Не смотри на нее, черт возьми, — рычит он, тыча пальцем в мою сторону.
Я приподнимаю бровь.
— Осторожно, брат. Я могу решить, что ей лучше снова умереть. — Он рычит, и впервые с тех пор, как я убил, я по-настоящему улыбаюсь.
Он оглядывает меня с ног до головы.
— Посмотри на себя, так беспокоишься из-за одного греха. Ты сам гребаный грех!
У меня возникает отчетливое желание разорвать ему гортань. Вместо этого я поправляю запонку.
— Не нужно быть таким чувствительным, Джудас. Мне не нужна твоя шлюха.
Челюсть брата беспорядочно дергается.
— Нет, я забыл, ты хочешь ангела.
Он закатывает глаза.
— Я
