Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
бежать, да и щель там очень хорошая, глубокая.
Борис не очень-то вслушивался в слова своего связного, уже занятый мыслями о предстоящей хирургической работе и, уходя из домика, ответил:
— Завтра, Игнатьич, завтра утром поговорим…
— Ну да, так я и буду дожидаться до завтра! — проворчал вслед Игнатьич. — Да вон и товарищ интендант торопит, говорит, что завтра с утра здесь чего-то строить будет. Нет, ждать не буду! Да здесь и щели нет, а вон, смотри, как они разлетались.
А в это время со стороны фашистов действительно пролетела группа самолётов, начавшая бомбить расположенные неподалёку артиллерийские позиции. На них, помимо огня зениток, налетела девятка «ястребков». Она отогнала бомбардировщиков, которые, рассыпавшись, сбрасывали бомбы где придётся. Некоторые из них упали совсем недалеко от территории батальона.
Всего этого Борис уже не слышал, он был в малой операционной. Около неё сгрудилась порядочная толпа раненых, ожидавших помощи. Выпроводив Картавцева с его помощницей отдыхать и привычно обрабатывая руки, Борис заметил, что из-за перегородки выглянула операционная сестра Шуйская. Он спросил:
— Катя, ты сменяешься?
— Нет, товарищ комбат, я только что заступила, буду с вами работать.
— Вот это хорошо, — обрадованно сказал Алёшкин.
Он любил работать с этой девушкой: после Елизаветы Васильевны Наумовой, старшей сестры батальона, она была самой опытной операционной сестрой, толковой и умелой ассистенткой. Борис её ценил.
Прошло едва ли пятнадцать минут со времени его появления в операционной, а работа уже кипела полным ходом. Мы знаем, что в этот период, как, впрочем, и в дальнейшем, так называемая малая операционная представляла собой палатку ДПМ, перегороженную простынями на два отделения. Первое, занимавшее около одной пятой палатки, служило как бы предоперационной. В ней стоял стол для заполнения медицинских документов, тазы для мытья рук и несколько табуреток для отдыха медперсонала.
В противоположном углу предоперационной, обычно справа от входа, были врыты в землю несколько скамеек, на которые ставились носилки, и там же раздевались ходячие раненые. Раньше большинство ходячих направляли ещё в одно отделение операционно-хирургического блока — перевязочную. С сокращением штатов батальона, уменьшением количества врачей и среднего медперсонала пришлось это отделение упразднить. Теперь все раненые шли сюда, таким образом, состав поступающих в эту часть операционно-перевязочного блока был очень разнообразным. Иногда, помимо всевозможных огнестрельных ранений, переломов и ранений мягких тканей, не проникающих в брюшную полость, из-за занятости большой операционной здесь же приходилось делать и операции на грудной клетке, так как возникавший пневмоторакс требовал самой срочной хирургической помощи.
Скажем попутно несколько слов и о так называемой большой операционной. По размерам она была меньше малой. К этому времени, то есть к середине 1942 года, она состояла из трёх палаток ППМ, соединённых вместе. Одна из них представляла собственно операционную, в ней стояло два стола; другая — шоковая, там проводились противошоковые мероприятия, и в ней на козлах из брёвен размещалось шесть носилок, служивших постелями. Третья палатка служила предоперационной, где раздевали и частично обмывали/обтирали раненых перед операцией. Там же мылись хирурги и определяли возможность и очерёдность оперативного вмешательства. Как правило, в большую операционную приносили раненых в брюшную полость. Раненые в череп и лицо обычно в батальоне не задерживались, им в сортировке поправляли повязки, делали инъекции обезболивающих средств, если было возможно, поили чаем с молоком, затем грузили на автомашины эвакопункта и направляли в специальные госпитали. Часто таких раненых даже не снимали с машин, а просто перегружали в машины эвакопункта.
Но вернёмся к малой операционной, где сейчас командовал Алёшкин. Он давно, ещё в период работы под Ленинградом, когда был командиром медроты, сразу же после ликвидации перевязочной изменил порядок работы этого отделения.
На четыре стола, стоявших в малой операционной, в том отделении палатки ДПМ, которая занимала большую её часть, укладывались тяжёлые лежачие раненые. Для тех, кто был ранен легко и свободно передвигался сам, с внутренней стороны перегородки были установлены две-три скамейки, и полураздетые бойцы ждали на них своей очереди. Обычно их было 6–8 человек, к ним прикреплялись две перевязочные сестры. После снятия повязок их осматривал старший хирург бригады — Картавцев, Дурков или Алёшкин. Большинству требовалась только незначительная очистка раны и перевязка с дезинфицирующим раствором или мазью Вишневского. Хирург давал соответствующие указания медсёстрам или второму врачу, который ему помогал. Последнее время таким врачом довольно часто бывал командир медроты Сковорода. Он всё более и более приобщался к хирургии.
Так было и в этот день. Поэтому Алёшкин, осмотрев каждого из сидевших на скамейке, рассказал Сковороде, что нужно сделать, кого можно оставить в команде выздоравливающих, а кого нужно эвакуировать в эвакопункт для долечивания в госпитале. При таком беглом осмотре, конечно, не исключались ошибки, но зато можно было быстро пропустить через малую операционную большое количество раненых, обработать их и переправить на следующий этап эвакуации. Поэтому на территории 24-го санбата даже при значительном наплыве раненых не создавалось толчеи около малой операционной. Легкораненые не бродили между палатками, а находились в сортировке, в палатках команды выздоравливающих или в эвакопалатке. Правда, за этим особенно тщательно следил командир сортировочного взвода Сангородский. Облегчало это положение и то, что он мог подать в малую операционную сразу 12–14 человек — больше, чем может доставить санитарная машина. Обработка таких легкораненых занимала сравнительно небольшое время, и они быстро сменялись вновь прибывшими.
Пока Алёшкин осматривал сидевших на скамейках, две перевязочных сестры (часто это были просто сандружинницы) с помощью санитаров разбинтовывали тех, кого доставили на носилках. За их действиями наблюдала операционная сестра. Она была настолько опытной, что, едва взглянув на рану, уже знала и заранее готовила почти все нужные инструменты. Такие сёстры, как Наумова или Шуйская, ошибались редко, и поэтому Борис с ними работать любил.
Правда, иногда случалось и так, что, осмотрев сидевших на скамейке, Алёшкин приказывал прикрыть чью-нибудь рану, а самого немедленно уложить на носилки, но такое случалось относительно редко. Чаще выручали большой опыт и интуиция Льва Давыдовича Сангородского, который ещё в сортировке (где повязки не снимались), осматривая раненых и определяя очерёдность их направления в операционные, увидев на вид как будто почти здорового, бойкого паренька, вдруг говорил своей помощнице, фельдшеру Горбатовой:
— А ну-ка, вколите ему пару кубиков морфия и уложите на носилки. А ты, брат, не шебуршись, лежи, коли велят.
И действительно, у этого эйфорически возбуждённого раненого оказывалось серьёзное ранение, иногда с повреждением жизненно важных органов. Ошибался Сангородский очень редко.
Закончив с легкоранеными, Борис подходил к столам, быстро осматривал лежавших на них. Обычно это бывали раненые с раздроблением костей конечностей, с открытыми переломами, с
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
