нужен ваш Гитлер живым и невредимым. Дайте показания, и шведский Красный Крест завалит вас продуктами, выпивкой и табаком, к вам пойдут письма родных, вас будут готовить на досрочное освобождение из плена. Вы забудете все свои страдания и спокойно вернетесь домой.
— Вы, господин майор, мне тоже симпатичны, и я искренне сожалею, что вас, в целом неплохого человека, используют в интересах лжи и каких-то нам обоим неизвестных подковерных игр высших сфер. Я воспитан в духе верности некоторым принципам, в том числе чести и порядочности офицера. Изменять этим принципам не в моих правилах.
Вздохнув, майор стал собираться. У двери он повернулся к Бауру.
— Прощайте, генерал. Мы вряд ли с вами когда-нибудь увидимся. Но все же подумайте, стоит ли себя обрекать на безысходность? Может статься, вы никогда больше не увидите родных, близких и родину. Стоит ли ваше упрямство таких жертв? Прощайте.
Баур не мог уснуть до утра. «Действительно, стоит ли все это таких жертв? Кому нужна теперь моя правда? Ты, Баур, дурак, до конца просидевший в этом зачуханном подвале рейхсканцелярии, как цепной пес стерегущий покой фюрера, который плюнул на всех и все и отправился к своим праотцам, оставив нас, идиотов, расхлебывать эту вонючую и подгоревшую кашу под названием Германия. Кому я делаю добро? Кому я изменю, согласившись на сотрудничество с русскими? Что я, один из лучших пилотов страны, получил от фюрера взамен верной ему службы? Даже первое генеральское звание мне дали лишь в конце сорок четвертого, когда боров Геринг таскал на своих жирных плечах погоны придуманного им звания рейхсмаршала авиации, когда сухопутный капитан запаса Мильх ходил в генерал-фельдмаршалах, а недавний майор Ешонок стал генерал-лейтенантом. Весь генералитет люфтваффе купался в деньгах и богатстве, мародерствуя в Польше, на Балканах, во Франции, Голландии, Бельгии, Дании, Норвегии, России. А я все эти годы служил за зарплату, получая объедки с барского стола в виде коробок конфет и увядших букетов цветов от фюрера.
Ну и что? Зато я был спокоен за себя и свою семью. Я хорошо делал свое дело, меня уважали, и никто не мог упрекнуть в казнокрадстве, взятках, непорядочности. Однажды ночью, дня за два до самоубийства фюрера, мы сидели в буфете фюрербункера с группенфюрером СС Генрихом Мюллером, начальником гестапо, пили кофе, болтали о прошлом, мыли косточки бывшим бонзам. Мюллер застенчиво улыбнулся и сказал:
— А знаете, Баур, вы ведь тоже были в моей разработке. Я велел вас проверить так, на всякий случай. И был крайне изумлен, когда ознакомился с результатами проверки. На вас ничего не было. Понимаете, совсем ни-че-го. Даже обидно стало как-то. Ну, хоть бы пять литров авиационного бензина украли или там коробку мыла, пачку салфеток, рулон туалетной бумаги. Хоть бы анекдот какой-то политический кому рассказали. А тут ничего. Я всегда вас уважал, Баур, но тут окончательно удостоверился — вы просто честный и порядочный человек.
Фюрер меня особенно ценил именно за это. Как мало порядочных людей его окружало, как тяжело ему дышалось в смраде скопища мерзавцев и подлецов! Он ведь со мной одним был искренен, мог поделиться сокровенными тайнами своей души, советовался со мной. А что он тебе, Баур, плохого сделал? Выходит, что ничего. Так за что я должен продавать память о нем? За тридцать советских сребреников? Кому? Этим славяно-монголо-еврейским недоноскам? Тем, которые не знают, что такое зубная щетка и туалетная бумага, у кого не хватает каждому по куску мыла, от кого разит водкой, луком, чесноком, потом и грязным бельем? Они грабят мою страну, насилуют женщин, глумятся над великой культурой, и я, Ганс Баур, должен им служить? Нет, их надо уничтожать. Всех! Как же я был не прав, не настояв перед фюрером о своем назначении командующим бомбардировочной авиацией рейха! Мы бы с Мильхом построили тысячи четырехмоторных дальних бомбардировщиков, несших бомбы весом в тонну. Я бы стер с лица земли Москву, и Ленинград, и все, что там у них за Волгой. Мы бы выиграли войну непременно. Но ничего, мы еще поборемся, Германия обязательно восстановится, дух нации не сломлен. Нужно во что бы то ни стало помогать всем военнопленным не падать духом, поддерживать в них веру в возрождение Германии и силу идей фюрера. Вот моя задача».
Госпиталь спал. Только санитарки домывали полы в коридорах.
— Валь, тебе жалко этих наших фашистов?
— За что же их, Клавдия, жалеть, душегубов проклятых? Скольких людей безвинных они погубили, баб, стариков, детишек малых! Сколько горя принесли нам всем, сколько порушили, сожгли! Нелюди они, слуги сатаны. Всех бы передушила своими руками.
— Вот и я так думаю.
— Но все ж, Клава, и они, какие ни есть, люди. И они натерпелись от своего Гитлера немало. Конечно, жалко их.
Глава 31
Про Василия Петровича Кузнецова и в авиационной промышленности, и в боевых частях, и в военной контрразведке «Смерш» ходили легенды. Всю войну он занимал должность заместителя по опытному моторостроению народного комиссара авиационной промышленности СССР. Он имел удивительно ровные отношения со всеми главными конструкторами в области моторостроения, с работниками наркомата и на заводах. Его уважали везде. Человек общительный, он при случае любил рассказать какую-нибудь байку из своей жизни. И всегда это получалось и поучительно, и кстати. Был награжден четырьмя орденами Ленина, тремя орденами Красного Знамени и рядом медалей.
Кузнецов раскрыл на трибуне папку, приказал капитану в летной форме опустить экран, зашторить окна и начал доклад.
— Пользуясь тем, что в зале находятся офицеры с хорошим научно-техническим образованием, и учитывая специфику вашего ведомства, упрощать ничего не буду, — улыбнулся и поднял вверх указательный палец, — но и усложнять тоже.
В зале послышались смех и оживление. Савельеву же было не до смеха. «Как бы выбраться отсюда и позвонить в Рослау? Кто послал информацию о находках? — мучился он в раздумье. — Не провокация ли?» Но выбраться с совещания оказалось невозможным, тем более его отсутствие сразу заметит Барышников. Замминистра продолжал:
— В годы войны Германия достигла значительных успехов в развитии авиации. Самым большим ее достижением было создание реактивных самолетов. Незадолго до конца войны немецкая авиапромышленность наладила серийный выпуск самолетов-истребителей с жидкостно-ракетными и турбореактивными двигателями, способных развивать скорость 800 и более километров в час. Велись работы по созданию реактивных бомбардировщиков, разведчиков и штурмовиков. Появление реактивных самолетов означало новый этап в развитии авиации.
Советское руководство отлично понимало важность использования немецких научно-технических достижений для совершенствования военной авиационной техники. Особую потребность в новейших разработках мы испытывали в связи
