никак не может быть сведен к хозяйственному благополучию людей. И анархизм не может быть введен никаким «декретом» и не может быть плодом более или менее удачного «бунта».
Анархизм требует свободного человека, требует самодеятельности, воспитания, культуры.
Даже те страны, которые оборудованы по последнему слову капиталистической техники, которые переболели уже парламентаризмом, которые вырастили мощные классовые организации – и те еще далеки подлинному анархизму.
Сознательный массовой анархизм – организованный революционаризм – только начинает еще говорит (анархо-синдикализм), а подавляющее большинство революционно настроенных людей все еще мечтает о «разумности» и блаженствах социалистического государства и ждет просвещенных указаний «сверху», от «вождей». Даже величайшее катастрофическое событие современности – мировая война – дала поразительно мало в смысле уяснения социального самосознания. В России же она обнаружила нашу исключительную неподготовленность и неумелость в созидании новой общественности.
И мечтания о водворении у нас, в России, теперь же анархического строя – не только бесплодная, но и вредная утопия. Чрезмерные иллюзии губят самый анархизм.
Вчерашний раб не может стать сегодня анархистом.
Вспомним, какие славословия «народу-земледельцу», не желающему «государствовать», раздавались в рядах славянофилов. Но уже и в мессианистических кликах Хомякова прорывались тревожные ноты о привычке к рабству «народа-богоносца». Он ясно отдавал себе отчет в том, что «народ порабощенный (а где нет еще сейчас в анархистском смысле не порабощенного народа? – А. Б.) впитывает в себя много злых начал, душа падает под тяжестью оков, связывающих тело, и не может уже развивать мысли истинно человеческие».
Изукрашенная русская община имела весьма мало в себе «анархического». В ней не было личности, следовательно, не было и сознания человеческого достоинства. Не все «изгои» могли быть и были анархистами, но возможные «анархисты» были среди «изгоев», а не оставались в общине.
«Всего менее эгоизма у рабов», – говорил Герцен, разумея под «эгоизмом» личное самосознание, сознание личного достоинства.
И нужно, чтобы «раб», «порабощенный», возвысился до личного самосознания, воспитал в себе сознание личного достоинства. А это не делается ex improv so, по желанию.
Что бы ни дали восставшему рабу, или лучше, что бы ни завоевал он (мы разумеем рабство не только политическое, но и психическое), завоевание не делает еще раба свободным. Это перемещение господ, перемещение власти – быть может, справедливое, но не заключающее в себе еще ни атома «анархизма». Разве Бурбоны, Романовы, Гогенцоллерны не были рабами? Разве не были набиты рабами демократические парламенты, социалистические советы и комиссии, революционные трибуналы и проч.[34]? И как старая русская община не была анархической, так новая русская коммуна из «сегодняшних» анархистов могла бы воспитать участок и урядников. Кто дал более убежденные исторические примеры постыдного крушения коммуны, чем Кропоткин? Были, значит, внутренние силы, которые ломали ее. И силы эти были в самых людях, еще не созревших для коммуны.
Для анархистского строя мало пустых, нигилистических отрицаний, необходимо творчество. А последнее требует любви к свободе, любви к труду и знаний.
И в высшей степени ошибочно думать, что проповедь немедленного утверждения анархизма, независимо от среды и места, несет в себе облагораживающий смысл для усвоивших подобный принцип! Наоборот! Нет ничего страшное уродливого истолкования свободы. Как будто «моему нраву не препятствуй» или гильотины не выросли из своеобразной любви к свободе.
Такая проповедь может воспитать маленьких «сверхчеловеков», самодуров, апашей, хулиганов, мародеров всякого рода. Но все это нас не только не приближает к анархизму, но, наоборот, бесконечно удаляет от него. Это не «опрощение» анархизма, но бесстыдное извращение его. Что общего между неограниченным уважением к правам личности и требованием равенства анархизма и той полной беззаботностью насчет «ближнего» и общественности, которая характеризует всех первобытных индивидуалистов?
Поэтому одних упований на творческие возможности анархизма мало. Его принципы легче, чем всякие иные, могут быть дурно поняты, ложно истолкованы, неправильно применены. Анархизм должен не только обещать права, но и указывать на анархический долг, на обязанности, вытекающие из анархизма.
И потому звучит почти обманом довольно обычный лозунг – «возьмите, берите анархизм»!
Брать только для того, чтобы завтра же – из-за неумелости или бессилия отдать и оставить все постарому, значит не только понести бесполезные жертвы, но и надолго погубить самую идею в глазах «дерзнувших».
Творческое завоевание должно исключать возможность возвращения к старому; надо не только уметь взять, но и уметь удержать, укрепить за собой раз отобранное. Поэтому лозунг – только «взять» без всяких дальнейших помышлений вовсе даже и не анархический лозунг.
Для анархизма требуется двойная подготовка.
1) Для утверждения анархизма необходимо осуществление некоторых реальных предпосылок. Необходимо предварительно устранить те технические препятствия, которые мешают соединению людей и их свободному коллективному творчеству.
Анархизм невозможен в таком обществе, которое неспособно обеспечить всем своим членам полное удовлетворение их потребностей. Анархизм предполагает многогранную личность с многочисленными и разнообразными запросами. И техническая культура должна быть достаточно высокой, чтобы покрыть эти запросы.
При этом ничто так не враждебно духу подлинного анархизма, как «опрощение». Последнее предполагает искусственный отбор потребностей с весьма произвольным делением их на более, менее важные, бесполезные и т. д. Анархизм стремится обеспечить каждой личности maximum культурного развития, а потому он должен идти не через отказ от культуры, а через преодоление культуры. Первое искусственно суживает творческие горизонты личности, второе сообщает ей предельную полноту бытия в двойном процессе разрушения и созидания.
Таким образом, анархизм для осуществления своего прежде всего требует некоторой реальной обстановки.
«Этическая система не создается философской мыслью из себя самой», – пишет Б. А. Кистяковский в своем исследовании «Социальные науки и право» – и слова его могут быть всецело отнесены и к анархизму, как известной совокупности социально-моральных утверждений. «Как бы ни был гениален тот философ, который поставил бы себе такую задачу, он не смог бы ее выполнить. Ибо этическая система, подобно науке, творится всем человечеством в его историческом развитии… она творится не только индивидуальными этическими действиями, но и путем создания культурной общественности. В качестве предпосылки этической системы необходима сложная экономическая жизнь с вполне развитой промышленной техникой, правильная социальная организация с соответственной социальной техникой» и т. д., и т. д.
2) Во-вторых, утверждение анархизма необходимо предполагает соответствующую подготовку и самого человека.
Человек, как мы его знаем в истории и знаем сейчас, реальный, живой человек со всеми взлетами его и падениями, соединяющий в своем характере целомудрие и жажду наслаждений, гордость и самоотречение, страсть к господству и похоть пресмыкательства, далек от подлинной анархической свободы.
Напомним не утратившую еще и сейчас значения характеристику «человека», принадлежащую Бакунину: «Созерцаемое с точки зрения земного, т. е. реального, а не фиктивного существования, огромное большинство людей представляет зрелище такого унижения, такой бедности подвигов воли и ума, что надо обладать действительно большой способностью к самообману, чтобы отыскать в них бессмертную душу и проблеск свободной воли. Они являют себя нам существами, всецело
