Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
крошки хлеба в материю и даю ему пососать, но это ненадолго, как и теплая вода. Иногда молоко все же прибывало, если мне удавалось поесть и много пить…Но оно было таким жидким, таким водянистым…и появлялось все реже и реже. От отчаяния я рвала на себе волосы, а лихорадка все усиливалась. Я уже не могла встать с постели и скрывала это так долго, как могла, прикрываясь тем, что Вадим только уснул, и я не хочу его тревожить, если встану он проснется. А спал он теперь все дольше… и мы все знали почему – ребенок голодал. О, Боже, будь он постарше, я бы отрезала себе руку или ногу и дала ему поесть! Но он слишком мал, он настолько крошечный, что у меня сердце сжималось при взгляде на его личико и на сморщенные кулачки. Я не отходила от него ни на шаг, пока Миран вдруг не увидела, как меня трясет, пока я пытаюсь приложить Вадика к груди. Она тронула мой лоб через материю и в ужасе отняла руку.
– У вас жар! Вы больны! Вот почему нет молока. Малышу нужна кормилица или хотя бы козье молоко. Вы погубите и себя, и его своим упрямством. Нам нужно согласиться с монахом и ехать в Храм. Потом мы что-то придумаем.
Я отрицательно качала головой и со слезами пыталась приложить малыша к груди. Он кричал все слабее, а у меня сердце разрывалось от ужаса. Пока мне не стало настолько плохо, что я не смогла даже взять его на руки. Тогда я начала просить их уйти без меня. Идти в Храм или пробираться в Теменьково, а может быть, вернуться в Болота. Они справятся сами. А я… мы с Вадиком останемся здесь. Мы будем ждать его отца. Мира кричала, что я обезумела, она падала передо мной на колени и умоляла сжалиться над ней, когда я начала её гнать. Она целовала мне ноги и просила позволить ей увезти нас, не принимать жутких решений. Ведь Ману может и не зайти в эту деревню, он может пройти мимо, а дома просто сжечь. Он может и вовсе обойти Теменьково…И даже если найдет меня, то кто сказал, что цыган меня пожалеет. Мира не верила в это… Она слишком хорошо знала Алмазова, чтобы понимать, какая участь ждет нас всех, если Ману найдет меня. Но меня сжирала лихорадка, и мой рассудок помутился. Я её не слышала, я прижимала к себе Вадичку и кричала, что никуда не уйду. Ближе к ночи я начала бредить. Мне казалось, что я с Вадимом иду по тому самому полю с красными цветами навстречу восходу, а там…там нас ждет Артем и мама. Они тянут к нам руки и зовут нас все громче и громче, а я улыбаюсь, прижимая сына к себе, и кричу им, что скоро мы встретимся, но я жду Ману…а потом…потом мы с Вадиком обязательно придем к ним. С того момента я почти ничего не помнила, а Мира приняла решение за меня. Она собрала наши вещи, дождалась монаха и сказала, что мы готовы ехать в Храм. Пусть везет нас. Может быть…прими я сама это решение раньше…
В дороге я иногда приходила в себя от крика малыша, прижимала его сильнее к себе и погружалась в беспамятство, когда он стихал. Я молила Бога пощадить нас, не забирать моего сына, а дать нам еще один шанс. Маленький, ничтожный шанс все исправить. Я слышала, как Мира в тревоге говорила, что, возможно, у меня начинается туберкулез, и это первые признаки заболевания. Меня нужно быстрее показать врачу, но сделать это можно только в Храме.
Когда я снова пришла в себя, то увидела резные потолки и услышала тихие перешептывания рядом. Увидев отца Димитрия, я, кажется, закричала, а его лицо перекосилось то ли от того, насколько я была ужасна в своей болезни, то ли от известия о ребенке. Он отдал приказ нести меня в пристройку для бездомных и немедленно звать врача.
Дальше все слилось для меня в какой-то нескончаемый кошмар, в котором я видела своих мертвых друзей и цыган, , а потом за мной гнались тени. Стремительно расползаясь по снегу чудовищной паутиной, они обматывали меня в свой ледяной кокон, обвивались вокруг горла и отнимали у меня сына. Он кричал, пока они выдирали его из моих рук, и я истошно выла и держала его что есть силы, прижимала младенца к груди и просила не забирать, не трогать моего малыша. А потом стало так пусто…я больше не чувствовала его тепла на своем теле, не слышала хрупкого дыхания, сердцебиения и его плача.
Стояла посреди голой обледенелой пустыни и понимала, что осталась совсем одна. Никем не принятая, никем не прощенная. Проклятая. Мое черное траурное платье испачкано кровью, она стекает с моих волос и рук прямо в снег. Я стою по колено в окровавленном снегу и зову своего мальчика, но его нигде нет. Где-то вдалеке надтреснуто смеется старуха Сара. Я ее не вижу, но слышу ее хриплый голос.
«Выть от боли станешь проклятая и никем не прощенная! Проклятой станешшшшььь…проклятой…помниии»…
Я открыла глаза и в расплывчатом тумане увидела лицо Миры, залитое слезами. Она всхлипнула и прижала мою руку к своей груди.
– Слава Богу, Оленька! Вы очнулись…вы вернулись ко мне. Я так молилась. Так молилась о вас. Бог услышал меня. Как же я боялась за вас.
– Где…мой…сын? – каждое слово далось с таким трудом, что мне казалось, я не говорю, а поднимаю на грудь камни, и от них моя грудная клетка трещит и ломается. Мира опустила взгляд, содрогаясь от рыданий и сильнее сжимая мою руку.
– Где Вадик, Мира?! Принеси его мне!
Но в ответ она лишь ниже опускала голову и рыдала все громче, отрицательно качая головой. Я вскочила на постели и впилась пальцами в ее плечи. Я трясла ее, а она ничего не могла мне сказать…Но иногда слова не нужны. Я и так поняла. Еще во сне. Потому что я проснулась, а пустота вокруг меня так и осталась ледяным коконом. Я помню, как кричала. И не узнавала свой голос.
– Он жив! Вы мне лжете! Вы забрали моего мальчика! Отец Димитрий забрал моего ребенка?! Отвечай. Иначе, клянусь Богом, я вырву тебе сердце, Мира!
– Туберкулез…он подхватил туберкулез, покрылся страшной сыпью ииии… о, Боже…дай мне силы сказать это. Он на небесах. Ему уже хорошо и не больно! Помолитесь о нем, Оля…наш
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
