в частности, и позволило вернуть к жизни Казанцеву.) Это страшно. Но за это опи были адекватно страшно наказаны. Даже взрослым крайне редко дают за покушение на убийство восемь с половиной лет. Теперь приговор медленно, но верно убивал их. Не только морально, но и физически. Галушкина который год больна туберкулезом. Но и это обстоятельство, указанное в ходатайстве, не смягчило сердца высоких судей.
Перед работником Верховного Суда предстало дело. Журналист, прежде чем обратиться с ходатайством, общался с живым человеком, перепроверял свои впечатления, беседовал с работниками колонии. Журналист наверняка уступает работнику Верховного Суда в юридической квалификации. Но он делает выводы на основании куда более широкого и полного материала. Журналист отдает себе отчет в том, что ошибка крепко ударит по его имени, Но он может позволить себе смелость, потому что изучал не дело, а живого человека. Работник Верховного Суда просто вынужден проявлять осторожность. Но какова цена этой само-страховки?!
Ирина Галушкина сегодня на воле. Все, кто причастен к этому наказанию, могут быть довольны: наказание исполнилось полной мерой, срок отбыт от звонка до звонка. Ну а Галушкина?
Понятно, что с преступником нужно бороться. Но только в двух случаях. (Высказываю свое личное мнение.) До тех пор, пока он не обезврежен. И когда он противодействует администрации колонии. Во всех других случаях нужно бороться за преступника. Нужно его спасать, Тем более, если это несовершеннолетний. Всякая другая установка только преумножает зло.
Говорят, тюрьма — это слепок общества. Если так, то почему там ничего не меняется, исключая разве что какие-то послабления в условиях содержания? Почему девочки по-прежнему шьют полосатые робы для особо опасных рецидивистов? Неужели кто-то до сих пор считает, что в таком труде подросток становится лучше? Почему до сих пор не отменено деление воспитанников на «чистых» (сотрудничающих с администрацией активистов) и «нечистых» (тех, кто не идет на это сотрудничество)? Неужели не ясно, что использование одних подростков против других порождает приспособленцев и доносчиков, приводит к драмам, вроде той, которую мы обсудили? Почему до сих пор колонии для несовершеннолетних представляют собой муравейники, где вроде бы уделяется внимание всем, но никому в отдельности? До каких пор мы будем рассматривать эти колонии (как и колонии для взрослых) как фабрики и заводы с дешевой рабочей силой? У нас находится за решеткой всего-навсего 1500 девочек-преступниц. Что мешает начать подлинную реформу пенитенциара? Почему девчонку, совершившую кражу, увозят за сотни и тысячи километров от дома? Почему ее перевоспитанием не занимаются власти того города, где она созрела как преступница?
Кто мне ответит?
1990 г.
ЗАПАДНЯ
Раскрыть фамилию осведомителя можно только по специальному приказу министра внутренних дел. Журналисты этому правилу не подчинены. Но я все же заменю фамилию второй женщины, которую просил освободить. У нее есть родственники. Есть мать. С матери и начались все несчастья Зои Адзяновой.
Человек без образования и специальности, после смерти мужа мать осталась с четырьмя малыми детьми без всяких средств к существованию. Предложила свои услуги тем, кто вяжет. Стала продавать на рынке платки, другие вещи. Ее задержали (не положено торговать без патента), побеседовали, поняли, что женщина хоть и без образования, но не глупая, и предложили стать агентом уголовного розыска. Так Адзянова стала «Сафиной».
В руки милиции попадаются крепкие орешки. Не только мужчины, но и женщины. Хоть убей, не признаются в совершенном преступлении. Когда возникали подобные трудности, Адзяновой выписывали командировку, давали билет на поезд, суточные, она ехала в другой город, ее встречали «люди в синих шинелях», хорошенько инструктировали, придумывали для нее легенду и подсаживали к подследственной, не желающей давать чистосердечное признание.
«Сафина» говорила мне, что делала так, как лучше и для угрозыска, и для подследственных. Одни меньше трепали нервы. Другие получали за «чистосердечное признание» небольшую скидку. Это был стиль «Сафиной»: не просто что-то выведать и потом передать своим хозяевам, а внушить сокамернице мысль, что лучше снять с души камень (работала она в основном с убийцами и крупными воровками) и во всем покаяться.
Командировка сменялась командировкой. Год проходил за годом. Менялись города (в своей родной Перми «Сафиной» находили задания, не связанные с подсадкой в тюремные камеры). Менялись и начальники. Но всех их, как и многие годы, проведенные в увлекательной, хотя и трудной работе, она вспоминает сегодня почти с теплотой. Однажды только вырвалось у нее, что согласие сотрудничать она дала после того, как все они (и она, и дети) лежали в больнице с острой формой дистрофии… Когда Адзянова подписала «контракт», в ней (по ее словам) было веса не более 40 килограммов…
«Сафина» не скрывала, что свободное от командировок время проводила на центральном рынке Перми, где занималась не только продажей изделий народного промысла, но и прямой спекуляцией. То есть совершала то преступление, которое особенно рьяно осуждалось нашей правовой пропагандой и особенно сурово каралось законом. «Надо же на что-то существовать нашему человеку». Так считали в милиции и закрывали глаза на проделки своего тайного агента. Было и другое, более важное оправдание. Невозможно проникнуть в недра спекулянтской братии, разнюхать, кто есть кто, не участвуя в махинациях, не став своим человеком.
Я спрашивал «Сафину», сколько опасных преступлений она помогла раскрыть. «Не могу сказать, — отвечала она. — Не считала». Тогда мы попробовали посчитать вместе. Даже если она выезжала в командировку хотя бы раз в месяц, то за год набегает двенадцать преступлений. Работала она что-то около 20 лет, если не больше. Умножаем 12 на 20. Получается потрясающая цифра.
Оказывая обществу поистине неоценимую услугу, она вправе была рассчитывать на адекватное вознаграждение. Но когда я вошел в квартиру «Сафиной», то был просто потрясен убожеством и нищетой. «Сколько же платили вам?» — спрашивал я. «До денежной реформы 60-х — три рубля в день — суточные, а за неделю работы в «командировке» рублей 35–40…»
Если есть на свете высшая справедливость, то небо должно было покарать тех, кто, выплачивая эти гроши, получал за успехи Адзяновой новые звездочки. Но наказана была она, агент по кличке «Сафина»…
Во время ее командировок дети были предоставлены самим себе. А в промежутках между командировками, когда она торговала и выполняла «секретные задания» на центральном рынке, дети часто бывали там и не могли не познакомиться с теми, с кем постоянно общалась их мать, — лучшими представителями местного уголовного мира, и только чудом могли не поддаться их влиянию. Чуда не произошло…
Дети не знали о тайном занятии матери. Но чувствовали, что за ее частыми отлучками что-то
