Это подвиг особого рода – не монашеское отрешение, а реальная смерть ради преодоления земных страстей, уводящих от праведной жизни.
Мученическая смерть Бориса и Глеба стала примером христианского благочестия и смирения в Киевской Руси, означавшим, что нравственные идеалы, проповедуемые христианством, нашли полный отклик в сердцах русских людей. Поэтому Г.П. Федотов писал, что память Бориса и Глеба стала голосом совести русского народа[317], для которой важен не собственно героизм, а чувство повседневного долга и укорененной в жизни справедливости.
Действительно, это был голос совести русской души, ибо, как отмечали многие отечественные мыслители, ей свойственно отсутствие гордыни, самого тяжкого согласно христианству греха. Ей свойственно смирение, отторжение самолюбования и самовосхваления, эгоизма и стяжания, которое чуждо труженику, живущему исключительно собственным трудом, ибо стяжание наносит урон земле-кормилице и истощает силы самого земледельца. Одновременно жизненный опыт учил, что даже при предельных трудовых затратах нельзя предугадать размеров будущего урожая. Многое зависело от погоды: засух или затяжных дождей, поздних весенних или ранних осенних заморозков, крепких морозов или оттепелей. Все в воле Божьей…
Жизнь приучала к смирению и готовности к страданиям, связанных с неурожаями, которые необходимо вытерпеть. Трудолюбие, смирение, милосердие, чувство справедливости, готовность к страданиям и терпение становятся характерными чертами земледельцев, живших в тяжелых природно-климатических условиях. Поэтому сложно сказать, какие черты нравственного облика крестьян формировались под непосредственным влиянием православия, а какие веками выковывались жизнью на прекрасной равнине, богатой лесами, лугами, водами, но столь же щедрой на испытания, посылаемые земледельцам. Нравственный подвиг святых Бориса и Глеба нашел отклик в народной душе, которой были свойственны глубокие переживания и чувства святых князей – «страстотерпцев».
Созвучен русской душе был и мотив святых князей принять смерть ради сохранения жизни своих дружинников. В православии и в народном сознании нет более высокого подвига, чем «сложить головы за други своя». Князья отказываются от отпора убийцам, чтобы не быть причиной гибели дружины. Князь Борис говорит: «Нъ уне есть мне одиному умрети, нежели толику душь». Ему вторит Глеб: «Уняше бо святыи единъ за вся умрети, и сего ради отпусти я»[318].
Здесь идея жертвы, отличная от громкого героизма, выступает с особой силой. Святые страстотерпцы своей жизнью олицетворяли образ смиренного и страдающего Христа, стали воплощением его человеколюбия и навсегда, как заветная святыня, нашли отклик в сердце русского народа.
Примечательно, что в первых памятниках русской агиографии (жития святых), в таких как «Чтение о Борисе и Глебе» Нестора, в «Сказании о Борисе и Глебе» звучит гимн святым князьям не только как «страстотерпцам» за веру Христову, но и чудесным защитникам, покровителям Русской земли, ограждающим ее от внешних врагов и княжеских усобиц. Так, в «Сказании о Борисе и Глебе» говорится: «Вы наше оружие, земли Русской защита и опора… Вы небесные люди и земные ангелы, столпы и опора земли нашей… Вы не о едином граде, не о двух, не о каком-то селении печетесь и молитесь, но о всей земле Русской!»[319]
Как ярко заметил профессор С.В. Перевезенцев, «мученическая смерть Бориса и Глеба становилась одним из первых примеров христианского благочестия и смирения в Киевской Руси, означавшим, что нравственные идеалы, проповедуемые христианством, нашли полный отклик в сердцах русских людей»[320]. По признанию Г.П. Федотова: «Крест, символ всех страстотерпцев, из орудия позорной смерти становится знамением победы, непобедимым апотропеем против врагов»[321]. Таким знаменем для русского народа стали образы святых Бориса и Глеба, которые народная память берегла и сберегает более тысячи лет.
Если святые Борис и Глеб стали символами мирской святости, то яркие представители монашества, становление которого как социального слоя началось в первое столетие после крещения Руси, положили начало аскетико-религиозной святости, составившей русскую ветвь православия с особым национальным колоритом. Уход подвижников от мира в монастыри не означал полного разрыва с ним. Отрицание пропитанного злом и грехом мира преследовало цель не только личного спасения, но и спасения мира от дьявольщины низменных страстей.
Святое преображение личности подвижников, их нравственный и духовный подвиг становились примером для людей, живших вне стен монастыря, и зовом к подлинно праведной христианской жизни, что имело огромное значение для укоренения Руси в православии, которое теперь воспринималось как территория святости с ее высокими морально-нравственными смыслами земного бытия.
В монашестве личный духовный подвиг сливался в нераздельное единство с социально-общественным служением. Задача личного преображения органично сочеталась со стремлением преображения действительности, что стало одной из главных особенностей русской святости. Идеал подобной святости веками питал народную жизнь и указывал путь к жизни во Христе.
Общепризнано, что родоначальниками русского монашества с его простотой, аскезой, погружением в духовный мир были святые Антоний и Феодосий, основатели главного центра русского православия – Киево-Печерского монастыря. Их имена связаны с легендарным именем первого русского митрополита и историософа – Илариона, который до избрания на митрополичью кафедру вырыл для уединенных молитв «пещерку» на месте будущего монастыря. Волею судеб эту пещеру занял впоследствии святой Антоний.
Преподобный Антоний родился в 983 г. (умер в 1073) вблизи Чернигова, в местечке Любеч. С юных лет мечтал об иночестве. С этой целью он посетил Афон, где и принял монашеский постриг. Он хотел иноческой жизни на Афоне. Однако игумен монастыря разглядел в Антонии будущего великого подвижника Руси и отправил его на родину. Антоний долго искал на Киевщине монастырь для своего служения, пока не остановился на пещере Илариона. Вскоре вокруг Антония собралось 12 иноков, которым он назначил игуменом Варлаама, а сам выкопал себе другую пещеру, не выходя из которой, согласно Повести временных лет, провел 40 лет.
Слава о великом подвижнике быстро распространялась, и к нему приходили верующие просить благословения. Даже князь Изяслав, сын Ярослава Мудрого, став великим киевским князем, пришел с дружиною своею, прося у него благословения и молитвы[322]. Число насельников, постриженных Антонием в иноки, росло, что привело к необходимости выхода за пределы пещеры. Игумен с братией обратились к Антонию с просьбой: «Отец! Умножилась братия, и не можем вместиться в пещере; если бы Бог повелел, по твоей молитве поставили бы мы церковку вне пещеры»[323].
Антоний их благословил, и церковь была построена. Число монахов росло и достигло ста. Тогда братия и игумен вновь обратились к Антонию: «Отец! Братия умножается, и мы хотели бы поставить монастырь». Антоний же сказал с радостью: «Благослови Бог во всем, и молитва святой Богородицы и отцов Святой Горы да будет с вами». И сказав это, послал одного из братьев к князю Изяславу, говоря так: «Князь мой! Вот Бог умножает братию, а местечко мало: дал бы нам гору ту, что над пещерою». Изяслав отдал эту гору, а игумен с братией заложили «церковь великую, и монастырь огородили острогом,
