зло, погрязшее в мечтах о мести, вдруг поверил, что добро существует и заключено в теле этой хрупкой девочки с пшеничными волосами и очень нежной кожей. Настолько нежной, что, когда она прикасается ко мне, по моему телу бегут мурашки.
Я не представлял себе удовольствия без боли и грязи, без мрака и разврата, без отвратительного болота похоти и извращений.
Мне всегда было мало впечатлений. Мало одной дырки, мало криков и стонов. Мне нужна была обоюдная боль… и я не знал ничего иного. Если член вставал, то это всегда причиняло страдания, и на пути к оргазму я сам чуть ли не орал от боли… До того раза пока не взял ее впервые, пока не испытал возбуждение не от извращенных картинок, а просто от вида женской белой груди с нежными персиковыми сосками, когда впервые кончил не под вопли агонии, а под спазмы оргазма.
И никогда раньше мне не нужно было их наслаждение. Боль – да, страх, крики, слезы, но не удовольствие. Искаженное в муках лицо, судорожно сжимающееся влагалище или сфинктер, раздолбанная моим членом глотка, которую сводят рвотные спазмы… но они со мной на голодный желудок, потому что знают, что я трахну даже их пищевод.
А с ней не так. С ней хочется, чтоб ласкала, чтоб водила своим язычком, трогала руками, сосала своими пухлыми губами, и от одной мысли об этом яйцо поджимается и сводит судорогой пах. Ее оргазм как симбиоз всего, что я к ней испытывал, как подарок мне. Я ощутил себя одаренным, меня накрыло такой мощной волной возбуждения и удовольствия, что спазмы ее влагалища от оргазма оказались сильнее спазмов боли. Это была феерия, это был самый раздирающий экстаз в моей жизни, и я ошалел от того фейерверка, что взорвался в моем теле.
И я вдруг поверил, что у меня может быть по-другому, что все эти оттенки цветов, все эти вспышки радуги могу всегда быть со мной, что тьма отступила… Даже моя ненависть начала растворяться в этой радужной дымке. И мне вдруг кажется, что это благословение свыше, какой-то чистый подарок лично оттуда. Сверху. Когда-то я отказался в НЕГО верить. После смерти моей матери и братьев, после того, что сделали со мной люди, я больше не испытывал веры. Только ненависть, ярость и жажду мести. Я с ней вырос. Я с ней сплелся настолько, что не допускал и мысли о высших силах. Я считал, что ОН от меня отрекся. Настолько отрекся, что даже наказал моих ни в чем не повинных девочек.
Я больше не молился и не открывал Коран.
И вдруг… вдруг мне показалось, что Аллаена… что она не проклятие, а дар, что мне она послана свыше. Как тот самый свет, который ищет слепец, шагая на ощупь по раскаленным углям Ада.
Как же сильно оказывается я хотел увидеть хотя бы лучик, хотя бы проблеск. Что так жадно схватился за этот свет и больше никогда и ни за что не хотел его отдавать. Никому. Я мог бы за него убить.
Когда узнал, что ее не бывает дома по нескольку часов, вышел из себя. Ревность ослепила меня, ревность заставила меня буквально сочиться изнутри серной кислотой. Бросился к ней в комнату, и возле двери мне послышалось, что она с кем-то говорит.
– С кем ты здесь разговаривала?
– Я читала вслух.
– Читала?
– Да. Чтобы слышать свой язык, я читаю вслух.
– Куда ты уезжала вчера днем? М? Я знаю, что последнее время ты отсутствуешь по нескольку часов в день! Только не лги мне, или я сверну тебе шею!
– Я учусь. Азиза нашла для меня учителя по языку… Теперь я могу сказать тебе, что у тебя невероятно красивые глаза, и я хочу увидеть твою улыбку, Ахмад.
Она сказала это с ужасным акцентом на моем языке, но мне показалось, что эти слова прозвучали как песня. Я шагнул к ней, схватил одной рукой за горло, какое-то время смотрел в небесные глаза, а потом жадно впился в ее губы. Мне захотелось сожрать с них свое имя и почувствовать, какое оно на вкус.
Вот оно пиршество, вот они яркие брызги, взрывающиеся в голове и в грудине.
И меня впервые в жизни шатает от… счастья? Я вдруг понял, что обнимаю ее, трогаю светлые волосы и улыбаюсь, потому что она хотела увидеть мою улыбку.
– Скажи что-то еще.
– У тебя толстый волосы, и мне нравится их прикоснуться.
– Еще.
– Ты… высокий и сильный, как растение.
– Как дуб.
– Да.
Она тоже улыбается, и меня ведет от ее улыбки.
А утром… утром я просыпаюсь от ощущения, что я горю. ОТ проклятого понимания, что я весь пропитался вонью. Что здесь в этой комнате воняет трупами, гнилью и смертью. ЕЕ И ЕГО СМЕРТЬЮ. Потому что первое, что я услышал, это голос Лами.
– Они сбежали! Твой проклятый сын и твоя жена! Они сбежали! Они любовники!
* * *
Они ее ищут. Сотня человек, если не больше. Полиция, подставные лица, охранники в супермаркетах, наблюдатели за камерами, муниципальные работники. Все ищут. И я знаю, что должны найти. Иначе и быть не может. Найдут и приведут ко мне. Я слишком много им плачу, чтобы они не подняли из-под земли даже того мертвеца, который сдох тысячу лет назад. Деньги правят миром. Пусть кто-то наивно думает иначе и говорит, что много за них не купишь. Ложь – за деньги можно купить почти все. Абсолютно. А то, что на самом деле дорого, не имеет к ним никакого отношения.
Но я еще не готов принять… все внутри меня противится принятию того, что я узнал. Как и доверие к Лами. Но я уже чувствую запах гнили у стола с накрытым на нем пиршеством… тот самый рай постепенно превращается в ад. Вот они блюда с вкуснейшими яствами, и внутри, среди самих блюд копошатся змеи. Их множество. Их бессчётное количество, и они все высовывают языки и готовы ужалить, сожрать, напитать вас ядом боли и отчаянной ревности. А ведь я испытывал веру, я надеялся, что все может быть иначе. Я позволил этой надежде влезть в мое сердце. Но вокруг меня, увы, не рай. Это все та же привычная тьма, все тот же холодный сумрак. И кто-то раскатисто смеется в этой черной бездне. И ты знаешь, кто это. Как же не узнать свой собственный голос. Вот он твой собственный ад, в котором ждет тебя твой самый страшный палач,
