с каждой секундой, а пальцы ног уже почти десять часов стучали по кончикам ботинок. И все же я бежал. Не быстро. Не очень стильно. Но я продолжал идти.
Следующим домино падали голени. Каждое едва заметное вращение голеностопного сустава ощущалось как шоковая терапия, как яд, проникающий в мозг моей голени. Это навевало воспоминания о днях, проведенных в классе 235, но в этот раз я не взял с собой скотч. Кроме того, если бы я остановился хотя бы на несколько секунд, начать снова было бы практически невозможно.
Через несколько миль у меня заложило легкие, и в груди захрипело, когда я выпустил узлы коричневой слизи. Стало холодно. Мне стало не хватать воздуха. Вокруг галогенных уличных фонарей собирался туман, окольцовывая лампы электрическими радугами, что придавало всему происходящему какое-то потустороннее ощущение. А может быть, это просто я был в другом мире. В том, где боль была родным языком, языком, синхронизированным с памятью.
С каждым кашлем, раздирающим легкие, я вспоминал свой первый курс BUD/S. Я снова был на бревне, шатаясь, шел вперед, мои легкие кровоточили. Я чувствовал и видел, как все повторяется. Спал ли я? Снился ли мне сон? Я широко открыл глаза, дернул ушами и шлепнул себя по лицу, чтобы проснуться. Ощупав губы и подбородок на предмет свежей крови, я обнаружил полупрозрачную каплю слюны, пота и слизи, стекающую из носа. Ботаники из SBG теперь были вокруг меня, бегали кругами, показывали пальцем, насмехались над единственным чернокожим. Или нет? Я посмотрел еще раз. Все, кто проходил мимо меня, были сосредоточены. Каждый в своей болевой зоне. Они даже не замечали меня.
Я терял связь с реальностью в малых дозах, потому что мой разум перекладывал все на себя, нагружая огромную физическую боль темным эмоциональным мусором, который он вычерпывал из глубин моей души. Перевод: Я страдал на нечестивом уровне, свойственном идиотам, считающим, что законы физики и физиологии на них не распространяются. Самоуверенные парни вроде меня, которые считали, что могут смело выходить за пределы, потому что провели пару адских недель.
Ну да, но я этого не делал. Я не пробегал сто миль без всякой подготовки. Неужели за всю историю человечества никто не пытался совершить такую глупость? Можно ли это вообще сделать? Итерации этого простого вопроса проскальзывали мимо, как цифровые тикеры на экране моего мозга. Кровавые пузырьки мыслей вылетали из моей кожи и души.
Почему? Почему? Почему ты все еще делаешь это с собой?!
На шестьдесят девятой миле я попал под уклон - семифутовый пандус, похожий на неглубокую подъездную дорожку, - который заставил бы любого опытного бегуна громко рассмеяться. У меня подкосились колени, и я попятился назад, как грузовик на нейтралке. Я зашатался, уперся кончиками пальцев в землю и едва не опрокинулся. На преодоление расстояния ушло десять секунд. Каждый удар тянулся, как эластичная нить, посылая волны боли от пальцев ног до пространства за глазными яблоками. Я хрипел и кашлял, мое нутро скрутило. Крах был неминуем. Крах - это то, что я заслужил.
На семидесятимильной отметке я не мог сделать ни шагу вперед. Кейт поставила наш стул на траве возле линии старта и финиша, и когда я, покачиваясь, подошел к ней, то увидел, как она втроем, шестью руками, нащупывает меня, усаживая на этот складной стул. У меня кружилась голова, я был обезвожен, испытывал дефицит калия и натрия.
Кейт была медсестрой, у меня была подготовка врача скорой помощи, и я мысленно проверил себя. Я знал, что мое кровяное давление, вероятно, опасно низкое. Она сняла с меня обувь. Боль в ноге не была иллюзией Шона Доббса. Мои белые носки-трубы были в крови от сломанных ногтей на ногах и лопнувших мозолей. Я попросил Кейт взять у Джона Метца немного "Мотрина" и все, что, по ее мнению, может быть полезным. Когда ее не было, мое тело продолжало разрушаться. В животе заурчало, и, посмотрев вниз, я увидел, что по ноге течет кровавая моча. В пространстве между моей задницей и креслом на лужайке поднялся жидкий понос, который уже никогда не будет таким, как прежде. Хуже того, мне приходилось скрывать это, потому что я знал: если Кейт увидит, как мне плохо на самом деле, она будет умолять меня отказаться от участия в гонке.
Я пробежал семьдесят миль за двенадцать часов без всякой подготовки, и это была моя награда. Слева от меня на лужайке стояла еще одна упаковка Myoplex. Только такой мускулистый человек, как я, выбрал бы этот густой протеиновый напиток в качестве средства для увлажнения. Рядом с ним лежала половина коробки крекеров "Ритц", вторая половина которых сейчас сгущалась и перемешивалась в моем желудке и кишечном тракте, как оранжевый шар.
Я сидел, положив голову на руки, в течение двадцати минут. Бегуны шаркали, скользили или пошатывались мимо меня, а я чувствовал, как время тикает по моей наспех придуманной, плохо продуманной мечте. Кейт вернулась, опустилась на колени и помогла мне зашнуроваться. Она не знала о степени моего расстройства и пока не бросила меня. По крайней мере, это было уже кое-что, и ее руки были желанным спасением от еще большего количества "Миоплекса" и еще большего количества крекеров "Ритц". Она дала мне "Мотрин", потом печенье и два бутерброда с арахисовым маслом и желе, которые я запил "Гаторадом". Затем она помогла мне встать.
Мир покачнулся вокруг своей оси. Она снова разделилась на две, потом на три, но удержала меня, пока мой мир стабилизировался, и я сделал один-единственный шаг. Началась неимоверная боль. Я еще не знал об этом, но мои ноги были исколоты стрессовыми переломами. Гордыня тяжело отражается на ультраконтуре, и мой счет был оплачен. Я сделал еще один шаг. И еще один. Я вздрогнул. Глаза слезились. Еще один шаг. Она отпустила меня. Я пошел дальше.
Медленно.
Слишком медленно.
Когда я остановился на семидесятимильной отметке, я значительно опережал темп, необходимый для того, чтобы пробежать сто миль за двадцать четыре часа, но теперь я шел со скоростью двадцать минут в милю, то есть так быстро, как только мог. Мисс Инагаки пронеслась мимо меня и оглянулась. В ее глазах тоже была боль, но она по-прежнему выглядела как спортсменка. Я же был зомби, отдавая все драгоценное время, которое я копил, и наблюдая, как мое право на ошибку сгорает в пепел. Почему? И снова тот же скучный вопрос. Почему? Четыре часа спустя, почти в два часа ночи, я преодолел отметку в
