Во рту мгновенно пересыхает, а телефон выпадает из рук: верить, что всё это – ложь, становится сложнее с каждой минутой.
– Себя, разумеется! – лезвием по сердцу без анестезии проходит Булатов.
До алых отметин сжимаю кулаки, не понимая, кого в эту секунду готов задушить первым: сына губернатора или Свиридову. Дура! Какая же Марьяна дура, если хоть капля правды есть в словах этой гниды.
– Думаете, чего она психовала сегодня? – не замолкает урод. – Поняла, крошка, что продула, а должок отдавать боится: первый раз всё же. Вот и на игру не пришла. Ну ничего, расплатится – никуда не денется.
Как болванчик, повторяю про себя, что всё ложь! Резко встаю и снова сажусь, жадно дёргаю на башке волосы и рывками хватаюсь за развязанные шнурки. В этой пропахшей потом и человеческой подлостью раздевалке я отчаянно задыхаюсь, но всё так же остаюсь для всех невидимкой. Паскудный хохот Булатовских прихвостней и их лживые овации заглушают мой стон: в эту минуту в центре внимания другой герой – не я.
– Развёл нашу неприступную блондиночку на раз-два! Ай-да, Булатов!
– Вот это я понимаю – мужик!
– Круто!
– Гонишь ты всё, Тоха! – сквозь одобряющие возгласы проникает тихий голос Митьки. Не знаю, что сегодня нашло на Симонова, но его дружба с Булатовым точно дала трещину.
– Я за свои слова отвечаю! – зло огрызается смазливый подонок, а в раздевалке тем временем моментально воцаряется настороженная тишина.
– Отвечаешь? Тогда докажи!
– Брейк, пацаны! – вступается Осин. – Игра с минуты на минуту начнётся. Симонов, тебе больше всех надо? Мало тебя Тоха разукрасил? Добавку просишь?
– Давай, Тош, – не унимается Митька. – При всех расскажи в подробностях, как ты меня разукрашивал! Слабо?
– Доказательства тебе нужны? – сипит загнанный в угол Булатов. – Будут! После игры у Владика на даче. Осин, комнату мне отдельную организуй! А ты Митька диктофон наготове держи, будешь стоны Свиридовой записывать. Она у меня девочка громкая, тебе понравится!
– Ты же сказал, что Марьяна не придёт? – взволнованно пищит Осин.
– А я поманю пальчиком, и прибежит! Свиридова от меня без ума!
– Ну смотри, Тоха! – голосит Симонов. – Никто тебя за язык не тянул! Не придёт вечером Марьянка – быть тебе до выпуска брехлом, понял?
– Э, девочки! Какого чёрта мы в раздевалке прячемся, когда команда противника уже на поле? – суровый бас физрука сотрясает стены.– Считаю до трёх, пацаны! Кто не выйдет, останется на второй год с парашей по физкультуре! Раз! Два!
«Три» произносить разгневанному тренеру не приходится: отложив разборки в дальний угол, в момент притихшие атлеты ровным строем выбегают из раздевалки. Только я судорожно шнурую прокля́тые кроссовки в своем углу.
– Ветров, пошевеливайся! – командует школьный надзиратель в тот самый момент, когда последним из раздевалки выходит Булатов. На долю секунды Тоха замирает в дверях, громко ухмыляется и обернувшись презрительно смотрит мне прямо в глаза.
– Лузер, – произносит он одними губами и, не переставая лыбиться, идёт в зал.
– Ветров, очнись! Чего завис? – вопит физрук.
– Я и правда лузер, – зашнуровав наконец кроссовки, признаю своё поражение.
Игра проходит на автопилоте: пробежки, штрафные броски, разрывающий ушные перепонки свисток судьи – всё как в тумане. Несколько раз меня выпускают на поле и столько же удаляют на скамейку запасных. Я не могу думать о баскетболе – только о Нане, только о её предательстве…
– Это не бокс, парень! Полегче! – пытается достучаться до меня тренер, но проще научить ёжика разговаривать, чем умерить мой пыл. Я глух. Зол. На пределе. Моя цель – не кольцо, а наглая рожа Булатова.
Его масляная ухмылка победителя будит во мне зверя, а ехидные гнусности, ненароком долетающие до моих ушей, – лишают рассудка.
«Она меня любит».
«Съел, беспризорник?»
«Думаешь, не придёт?»
«Забегай после игры к Осину, послушай, как нам хорошо вместе».
Подонок, он знает, куда бить, чтобы вывести меня из равновесия и нагло этим пользуется.
– Хватит! – надсаживает глотку тренер, окончательно удаляя меня из зала. Оно и к лучшему!
Порываюсь уйти, чтобы со всех ног рвануть домой. Единственное, что хочу, – это вытрясти из Наны правду и понять, кто лжёт. Но на выходе из спортзала натыкаюсь на Смирнову, с опозданием забежавшую поболеть за наших.
Робкая улыбка, несмелый взмах рукой. Она хорошая девчонка, и было бы правильнее, мне влюбиться в неё, но разве сердцу можно приказать? А даже если и дать команду, то неужели оно послушает?
– Привет! – подхожу первым и лихорадочно оглядываюсь, выискивая поблизости Марьяну. – Ты одна?
– Да, – неуверенно бормочет Злата и как по команде заливается краской. Смущённо отводит взгляд и искренне улыбается.
Милая, скромная, честная – какого дьявола моя душа пропитана не ей?
– Ты кого-то ищешь, Сава? – всего на мгновение мы встречаемся взглядом. Её чистый, влюблённый, умоляющий задержаться, и мой – равнодушный и дотла выжженный болью.
– Не имеет значения, забудь! – хочу протиснуться мимо и уйти: нам не о чем разговаривать, но неведомая сила меня тормозит. – Злата, если я попрошу тебя ответить честно на один вопрос, сможешь?
Смирнова поспешно кивает.
– Уверена? – и снова её безмолвное согласие. – Даже если не захочешь отвечать?
– Спрашивай, Сава! – глупышка смотрит мне в рот, не понимая, на что подписывается. – Я клянусь, что не совру.
– Это правда, что Свиридова пообещала вывести меня на чистую воду? – спрашиваю в лоб, не сводя пристального взгляда со Златы: я пойму, если решить обмануть!
– Кто? Марьяна? – Смирнова меняется в лице.
– Да!
– Сава, ты… я… там такое дело, – перепуганно мямлит, не желая сдавать подругу. Мне бы обрадоваться за Нану, но сейчас я готов свернуть в бараний рог любого!
– Свиридова на меня спорила или нет? – отчаянно хватаю девчонку за плечи и начинаю трясти. – Отвечай! Ты обещала!
– Да, – вырывается из девичьей груди вместе с отчаянным всхлипом. – Только ты не подумай ничего плохого. Марьяна не со зла. Это простое любопытство!
Но я не слушаю. Слова Смирновой бьют в десятку. Лишают меня способности думать и принимать адекватные решения.
Не знаю, как нахожу дорогу до раздевалки: в голове шум, перед глазами – пелена из боли и отчаяния. Не в силах сдержать рвущийся на волю гнев, начинаю крушить все вокруг: я бью кулаками по шкафчикам, всё, что только можно поднять, швыряю в стены; пинаю скамейки и отчаянно вою, отказываясь верить, что так сильно ошибался в Марьяне.
