подходили с запада холмы, из которых группа Серапио выдвинулась на дело и куда ушла после минирования ангара, склада, самолетов и прочего ценного.
Почти так же — в Сукре, где группы Катари и Римака сожгли все хозяйство при двух взлетках, к северу и к югу от города.
В Кочабамбе город подступал и окружал аэродром с трех сторон и пришлось привлекать ячейки Гильена, без их помощи отход с акции становился проблематичен, тем более совсем рядом, на железной дороге, действовал усиленный режим охраны. Пробраться ночью на поле и к самолетам никакой сложности не составило, вот казарму летчиков и склады охраняли уже серьезнее, но Вася подогнал несколько грузовиков с минометами в кузове и сразу после того, как сработали запалы, засыпал минами территорию базы под зарево горящих истребителей, бомберов и транспортного «дугласа».
Новая форма soldado de aviacion нравилась Торрелио даже больше, чем вожделенная светлая, которая так и не досталась ему в батальоне рейнджеров. Еще бы, с крылышками, на которые так падки девицы, не тупая пехтура, а почти что летчик! Впрочем, служба от обычной пехотной почти не отличалась: караулы, дежурства, принеси-подай, но — в большом городе и в авиации, которая видит партизан только сверху.
Попал сюда бывший рядовой и бывший повар как герой обороны тренировочного лагеря рейнджеров — в ходе налета ему перепало доской по голове, а после, когда ему перевязывали голову, а сам он крутил в руках подобранную винтовку, искореженную взрывом, как раз и подоспели сеньоры офицеры с помощью. Ну а раз с оружием, да еще ранен — точно герой. В качестве награды Торрелио попросил перевод в авиацию, дескать, с детства мечтал о небе. Есть, есть в армии места, где можно заныкаться, а уйти на гражданку он всегда успеет. Там же работать надо, а тут кормят, поят, деньги платят, при оружии… Еще бы начальников и командиров поменьше, да этих дурацких ночных караулов, совсем бы лафа. Ну в самом деле, где партизаны и где Оруро? Тут только профсоюзные бузят, но у них, по слухам, соглашение с армией — бузят только против своих роскас, за повышение зарплат и прочее.
Торрелио поправил ремень винтовки, с сожалением поглядел на окошки казармы, где дрыхли сослуживцы, и отправился вдоль небольшого ряда самолетов на другой край площадки. Там, в метеобудке, можно подремать до смены или подумать, кому втихую толкнуть двадцать литров авиационного керосина. Здесь немножко в бочке осталось, там чуть-чуть отлил, вот и копилось, жить можно.
В этих сладких думах он задремал и разлепил глаза только когда сквозь щели метеобудки уже пробивался яркий свет. Утро! Проворонил смену! Сарженто вывернет наизнанку! Торрелио в ужасе выскочил наружу и замер в остолбенении — никакого рассвета и в помине не было, просто ослепительно горели самолеты. Оторопь прошла только после того, как рванул склад — видимо, огонь добрался до горючего и боеприпасов, а по казарме издалека застрочили пулеметы. Мысль стремительным кондором метнулась в черепе — теперь точно конец. Проворонил нападение, уничтожены самолеты, трибунал, суд, расстрел… Дева Мария Розария, ну куда, куда от этих партизан деваться! Не к ним же идти… Хотя сами на себя они точно не нападают. Но для начала надо придумать, как выбраться из этой передряги.
Торрелио разбежался, зажмурился, со всей силы врезался головой в метеобудку и отключился, успев отбросить винтовку.
***
Таксист высадил полного гринго прямо у крыльца особняка в нижней части Ла-Паса. Это только в Европе да Америке чем выше, тем престижнее, а тут город и так на три тысячи с лишним метров над уровнем моря, а лежащий впритык Эль-Альто — так и вообще на четыре, поэтому в фактической столице Боливии все наоборот: чем ниже, тем понтовее.
Генеральская вилла с точки зрения американца ничем выдающимся не отличалась и напомнила ему барочные палаццо его родины — колонны, завитушки, балюстрады с с фигурными балясинами, даже пара статуй на карнизе. Все, как у людей.
Внутри тоже все помпезно и пыльно, в точности как в тосканских или кампанских домах старых семейств. Могучие кожаные кресла с резными ручками, потемневшие портреты предков, библиотека, первые книги в которую куплены пра-пра-пра-пра… Несмотря на некоторую потрепанность и потертость жизнью, этот аристократический островок после нищеты Эль-Альто, бившей в глаза даже через окна машины, смотрелся несколько вызывающе.
Еще более вызывающе в этом интерьере смотрелись собравшиеся люди — они явно не принадлежали этому стилю и сами чувствовали неловкость, но старательно скрывали это за показной небрежностью. Все, даже гость с севера, даже хозяин, разбогатевший лет тридцать назад на торговле оловом и выкупивший особняк у разорившихся колониальных аристократов.
— Сеньоры, позвольте представить вам нашего друга, мистера…
— Мигеля. Просто Мигеля.
Майкл чувствовал подъем — его не душила ужасная жара и он снова работал в поле, где над ним не было начальников.
— Хорошо. Тогда, с вашего позволения, я начну прямо, — взял слово человек в генеральской форме. — Как это ни печально, но наш президент идиот.
Кое-кто поперхнулся, кое-кто воспринял как должное, Майкл поощрительно покивал головой.
— Президент воспринимает противостояние с кучкой индейских мятежников, пусть и с Че Геварой во главе, как слишком личное, в особенности после унизительного удара по аэродромам. И это понемногу превращается в манию, отчего страдают прочие сферы. Поскольку у нас не предусмотрено процедуры отстранения президента за за умственную неспособность управлять государством[ii], менять руководство придется нам с вами. При помощи наших друзей, разумеется, — он слегка поклонился в сторону американца.
Собравшиеся видели друг друга не в первый раз и потому возражений не последовало. Преамбула плавно перетекла в согласование состава хунты — разумеется, национальной и, разумеется, революционной. Не вызвали споров и главные направления политики: денационализация, удушение профсоюзов и герильерос, следование в кильватере Америки. Спорить начали при дележе должностей и министерских портфелей, но хозяин, проведший множество бизнес-переговоров, умело направлял обсуждение в правильное русло.
Майкл чувствовал дежа-вю: подобные разговоры он слышал четвертый или пятый раз, менялись только страны и персоналии. Что хорошо — все такие разговоры заканчивались нужными Фирме переменами.
Когда деловая часть совещания завершилась и хозяин приказал подать кофе и сигары, Майкл с двумя молчаливыми участниками предпочли уединиться в комнатке за библиотекой.
— Что у вас с агентурой среди герильерос? — без обиняков начал гость, неоднократно видевший своих собеседников в Панаме, на курсах контрразведки.
Узколицый офицер Второго отделения Генерального штаба переглянулся с похожим на него как родной брат коллегой из МВД и ответил:
— Действующей агентуры нет.
Рука Майкла замерла на полдороге к
