с кровью да цветами ты не видел?
— Откуда им взяться?.. Это Лизавета Гайдамакова сочиняла сказки про гробы да цветы. А когда я согласился проверить ее сочинения, заегозила передо мной: дескать, не выдавай обман, ради Христа. Скажи народу, будто и впрямь те гробы в полночь выявляются.
— Выходит, ты соучастником обмана стал, — подзадорил деда Антон.
— Чего?.. — Дед Матвей нахмурился. — Конец войны я точно угадал! Что касаемо гробов да цветов… Обман обману — рознь. У нас, Антошка, в стране разрешаются полные свободы религии и слова.
— И как же ты понимаешь эти свободы? — не отставал Антон.
— Как надо, так и понимаю! Разумный человек не станет в религиозных поклонах без толку лоб расшибать. А дураку чем крепче запрещаешь, тем пуще он в разную чепуху верит. Возьми того же Кумбрыка — помешался мужик на летающих тарелках. Каждый день про них без устали молотит. Ну и что с его пустой молотьбы?.. Думаешь, он вред обществу приносит? Государство от его брехни слабеет или колхозная жизнь хуже становится? Наоборот, колхозникам веселее, когда свой брехун в селе проживает — со стороны артистов приглашать не надо для смеха. Или ты не согласен со мной? Скажешь, из ума выжил, неверно рассуждаю?..
— Согласен, — с улыбкой сказал Антон и подал деду Матвею коробку купленного сахара. — Вот тебе рафинад в награду за верные рассуждения. Скажи маме, что я к Инюшкиным в гости пошел.
— Вином угощать станут, гляди, не переборщи, как Кумбрык у Гайдамачихи на поминках.
— Я, дедусь, вообще этим делом никогда и нигде не злоупотребляю.
Дед Матвей усмехнулся:
— Послушать Кумбрыка, он тоже не употребляет, а за поминальным столом затянул, как на свадьбе, «Шумел камыш, деревья гнулись»…
Глава VII
Инюшкины с давних пор славились в Березовке хлебосольством и веселостью. Заводилой в семье был Арсентий Ефимович, который, по рассказам стариков, в молодости обладал недюжинной силой и способен был на разные выдумки, как никто другой из березовцев. Лихой кудрявый красавец с годами основательно облысел, но зато отпустил роскошные усы. Состарилась и его жена Анна Трифоновна — когда-то улыбчивая черноглазая хохотушка. Лишь жгуче-черные глаза ее и теперь постоянно щурились, будто она хотела вот-вот рассмеяться или рассказать что-то невероятно смешное. Компанейским парнем удался и единственный сын Инюшкиных Анатолий, унаследовавший от отца гвардейский рост и немалую силушку, но, с легкого словца Анны Трифоновны, так и оставшийся навсегда «Толиком». Жену Толика — Таню, в школьные годы учившуюся тремя классами младше, Антон Бирюков знал меньше, чем самих Инюшкиных, однако слышал, что Таня вошла в эту семью «как своя кровная».
Просторный дом Инюшкиных выделялся среди других березовских домов высоким резным крыльцом, затейливой в сибирском стиле резьбой по карнизу и жестяным петушком на коньке крыши.
Встретили Инюшкины Антона Бирюкова радушно. Анна Трифоновна и Таня мигом засновали между кухней и горницей, где чуть не наполовину был заставлен угощениями просторный стол. Арсентий Ефимович, поглаживая гладкую, как бильярдный шар, голову, сразу завел с Антоном разговор о начинающемся массовом облысении мужчин и беспомощности в этом злободневном вопросе современной медицины.
— А народные средства вы не пробовали? — поддерживая ироничный тон разговора, спросил Бирюков.
— Пробовал. По совету Гайдамачихи, царство ей небесное, две недели луком голову натирал.
— И что же?..
Арсентий Ефимович вздохнул:
— С последними волосенками распрощался.
Скучноватый Толик улыбнулся Антону:
— У каждого свои заботы: у Торчкова — летающие тарелки, у нашего отца — лысина.
— В твои годы, когда копна волос голову украшала, я тоже беззаботный был, — Арсентий Ефимович вроде бы укоризненно посмотрел на сына. — А Торчков давно ко мне присматривается. Моя ж блистательная макушка— лучше всякого маяка для пролетающих тарелок. Вдобавок, на днях я похвастался Кумбрыку, что Женька Туманов пообещал мне раздобыть через своих инопланетян такую микстуру, от которой даже на чемодане, если на него брызнуть, волосы дуром начинают расти…
— Неужели Торчков серьезно верит в инопланетян? — спросил Антон.
— Без всякого сомнения! Сегодня утром советовался со мной, куда лучше жалобу написать, в ЦК или в Совет Министров, по поводу того, что пролетающие тарелки стали цепляться к Березовской электроподстанции, а у него по сей причине телевизор не кажет. Кое-как я отговорил: мол, у Совета Министров без «тарелок» забот хватает; лучше будет, если серьезно потрясти наше колхозное руководство, чтобы на месте решили вопрос с организацией службы тарелочного отпугивания. Это Коля Синицкий свихнул Кумбрыку мозги.
— А вчера Иван Васильевич мне рассказывал, как бабка Гайдамакова его заколдовала и очнулся он на кладбище.
— На меня ссылался?
— Да.
Арсентий Ефимович впервые за время разговора не сдержал улыбки:
— Хочешь узнать разгадку колдовского приема Гайдамачихи?
— Любопытно…
— Никому, Антон Игнатьевич, об этом не рассказывал, но тебе, как начальнику угрозыска, расскажу всю правду. Авось где-нибудь при расследовании пригодится. С самого начала повествовать?
— С того момента, как вы с Торчковым вышли от наших.
Арсентий Ефимович, прикусив ус, утробно расхохотался.
— Нормально вышли, в обнимку. Ваня Торчков всегда славился тем, что выпьет на копейку, а опьянеет на рубль. Вот и в тот раз… Кумбрык только было во весь голос затянул: «Шли два героя с германского боя!», а тут, как на грех, Гайдамачиха с пустым ведром — поперек нашего пути. Геройство Кумбрыка будто корова языком слизнула, уперся — ни тпру, ни ну! Дескать, ни шагу не шагну через ведьмины следы. Не бросать же человека в таком состоянии посреди дороги. Я вокруг себя крутанул его и говорю: «Двигаем, Ваня, в другую сторону!» — «А еще стакашек для храбрости в той стороне не отыщется?» — «Найдем, Ваня! Старый трактир вновь открылся. Если стакашек не подадут, чаю от пуза напьемся!» Ну и двинулись туда, куда шли, — у Кумбрыка после кругаля все направления в голове спутались. Заходим ко мне — я в ту пору еще холостяком был. Дома — никого. Раскочегарил я маманин ведерный самовар и — на стол. Наливаю по стакану крепкого чая, а Кумбрык раскуражился: «Давай чего-нибудь покрепче!» Вижу, его хоть сейчас на плече домой неси. Говорю: «Извини, Ваня, трактир уже закрылся». Кумбрыку шлея под хвост попала: «Давай чарку, хоть тресни! Хочешь, на спор любое отмочу?!» Я в шутку: «Проскачи галопом до Гайдамаковой могилы и обратно». Думал, он струсит, а Кумбрык — шапку в охапку и дунул из хаты в темноту. Целых полчаса я ждал, рассчитывал, вернется. Нет, не вернулся. Утром просыпаюсь с первым петушиным криком. Думаю: «Напрасно подшутил над выпившим человеком. Надо посмотреть, не завалился ли где в канаву?» Вышел на улицу —
