на эр-лана, он каждый раз словно впадал в какой-то транс – безупречные линии тела, крепкие, сухие мышцы, золотые волосы, струящиеся по плечам… так можно сидеть и бесконечно смотреть на закат, пока он не угаснет.
Да и нечасто ему выпадало такое счастье – увидеть своего божественного возлюбленного во всей красе, облаченным лишь в сияние солнечного света. Дома постоянно толкался народ – отец, иногда мама, прилетают в гости Саруватари, Инза, притаскивают каких-то друзей. А то и сами они полетят в Оморон, и Фэлри до бесконечности водит Питера по городу, показывает чудесные здания, самодвижущиеся полосы дорог, выставки, то, и другое, и третье…
Поэтому Питер ужасно любил такие дни, когда они могли остаться только вдвоем и никого рядом. Сегодня специально встал пораньше и, предупреждая любые попытки куда-нибудь их утащить, заявил, что они с Фэлри идут за грибами, и точка.
Конечно, никакой необходимости собирать грибы не было – пропитание вообще больше не представляло проблемы. Все, кто жил в деревне, вели хозяйство скорее по инерции, чтобы чем-то себя занять, хотя нашлась парочка рьяных противников пищевых капсул. Многие, особенно молодежь, давно переселились в Оморон, Крис тоже прочно обосновалась там и звала Питера и Сильвана к себе, а они все никак не могли решиться.
Питеру нравилось жить на природе вместе с Фэлри. Превосходство эр-лана и так было слишком уж очевидно, а в Омороне, повсюду его сопровождая, Питер чувствовал себя окончательно бесполезным, словно какой-то домашний любимец.
Другое дело – здесь.
Поначалу Фэлри пришлось нелегко, и Питер с удовольствием помогал ему, обучая непростой науке проживания «в естественной среде», которую эр-лан, по сути, видел только на гало-экранах Башни.
Пальцы Питера дрогнули, распуская шнуровку на рубашке – на фоне его неловких движений Фэлри выглядел неожиданно собранным, уверенным в себе, несмотря на наготу. По весне насекомые начали так доставать эр-лана, что он, по его собственному выражению, прыгнул выше головы и настроил аромат тела на отпугивание кровососов. Так что теперь комары, мухи и прочая дрянь даже не приближались к нему, а сразу набрасывались на Питера – к его величайшей досаде.
Фэлри понаблюдал, как он стаскивает штаны и чуть не падает, отмахиваясь от слепней, весело рассмеялся и скрылся в зарослях высокой травы. Удивительно было видеть эту ипостась всегда ровного в общении эр-лана – молодую и игривую.
И ее, надо сказать, Питер наблюдал еще реже, чем полностью обнаженное тело Фэлри.
Он шел за возлюбленным по следу, проложенному сквозь траву; заросли камыша, желтых и сиреневых ирисов доходили ему до пояса, пятнали кожу медно-красной пыльцой. Раздался звучный всплеск, и, выйдя на маленький пляж, Питер обнаружил эр-лана уже в воде – тот сделал несколько сильных гребков и помахал рукой, с которой срывались сверкающие на солнце капли.
Питер опять невольно замер, впитывая всем существом этот образ – прелестное лицо, колеблющийся светлый силуэт под ним, извивы золота в прозрачно-бурой толще воды. Маленькая прохладная волна плеснула на ноги, и он вздрогнул, очнувшись от грезы.
– Залезай! – крикнул Фэлри.
– Холодно!
– Уже июль!
– Холодный! В этом году холодный июль!
– Ну тогда сейчас пойдем обратно. – Фэлри усмехнулся, неожиданно откинулся всем телом назад и, совершив изящный кульбит, ушел под воду.
Питер поспешно нырнул.
Холод ожег кожу, он ушел чуть глубже и, распахнув глаза, следил, как Фэлри поднимается в дымчатых столбах света, изгибаясь всем телом; волосы окружили его смутным облаком, превращая в сказочного обитателя вод – русала, о которых Питер часто слышал в детстве.
Русалочье племя скрытно, каждый из них необычайно красив, они умеют принимать человеческий облик, а разбитое сердце заставляет их плакать жемчужными слезами…
Питер с шумом вынырнул, отплевываясь, встряхнул головой. Фэлри тут же оказался рядом, подхватил его за талию и начал целовать; их сплетенные тела льнули друг к другу так пылко, словно создали новую плоть и кости, соединившие их.
Моменты, когда эр-лан знал, что их точно не потревожат, всегда были особенно сладостны. Он давал себе волю, отбрасывал стеснение, делал то, что хотел и как хотел, доводил Питера до сумасшествия снова и снова – и вдруг отступал и лишь смотрел бешеным, жаждущим взглядом, от которого красота его неземного лица становилась почти пугающей.
Но Питер нисколько не боялся – наоборот, эта обнаженная, страшная искренность вожделения Фэлри нравилась ему больше всего. Никаких уловок, никакого притворства, никакой игры. Вот я, у твоих ног, я принадлежу тебе и хочу, чтобы ты принадлежал мне. Я с тобой, ты можешь причинить мне любую боль, я все стерплю, только будь моим.
Как тут устоять.
Солнце давно перевалило за полдень, тени становились все длиннее.
Влюбленные обнаружили, что откатились далеко от одеяла, расстеленного на песке, и смеясь поползли обратно. Питер достал со дна своего мешка ломоть хлеба, ножом раздавил и размазал по нему чернику, откусил и передал Фэлри. Тот еще не пробовал чернику, но откусил сразу же, без всяких сомнений, как он принимал все, что бы ему ни предложил Питер. Их руки все еще хранили запах почвы, грибов, зеленой травы и листьев.
Внезапно перед внутренним взором Питера вспыхнула картина – темные потоки беженцев, заполнившие все дороги, Винни бросается вперед, чтобы оттащить обезумевших приятелей от сегов, а потом словно спотыкается, хватает ближайшую к нему женщину и сворачивает ей шею…
«Я не заслужил это счастье», – подумал он с острым чувством вины… и тут Фэлри легко прикоснулся к его обнаженной спине.
Видения исчезли, вокруг вновь заколыхалась зеленая трава, и пушистое облако лениво сползло с солнца. Фэлри склонился к нему, подсохшие золотые пряди, щекоча, упали на грудь Питеру. После поцелуя на губах остался вкус черники, на подбородке – мучной след от хлеба.
Потом они лежали, вытянувшись рядом, и молчали, поддавшись неизбежному послеполуденному оцепенению. Солнечный свет плясал на голубой воде, тонкие прожилки мха извивались в щелях между камней. Два молодых деревца, похожие на нежных влюбленных, дружно отбрасывали на траву тонкие тени.
Питер осторожно провел пальцами по стройной голени Фэлри, чуть испачканной лесной грязью. Потом подвинулся, положил голову ему на бедро и незаметно вдохнул поглубже запах озерной воды, листьев и почвы, смешанный с неповторимым ароматом тела Фэлри – ароматом любви.
Вдохнул так, словно ему предстояло все это потерять.
Эр-лан слегка подвинулся, чтобы Питеру было удобнее лежать. Солнечный луч упал на полуприкрытые веки, Питер взглядом проследил линию ног Фэлри. Кожа на ступнях такая тонкая, что, казалось, виден каждый сустав, каждая косточка; бледные пальцы ног запачкались в песке.
В животе у Фэлри требовательно заурчало, и он смущенно пошевелился. Дивное видение растаяло, обнаженный эр-лан с распущенными золотыми волосами – свободный, раскованный, забывший обо всем – исчез.
– Пора возвращаться, – со вздохом произнес Питер слова, которых они оба страшились.
По дороге назад
