— Сынок, — растянула она губы в приветственную улыбку, когда Илья сел.
— Что-то празднуешь? — тяжело вздохнул он, мельком глянув на откровенный вырез на груди, привычно отметив всё: и новый медный оттенок волос, и яркий макияж, и отсутствие обручального кольца. Она словно не с сыном встретиться пришла, а вышла на охоту, но, к счастью для неё, Илья не собирался задерживаться надолго.
— Конечно. Ведь ты, наконец, соизволил навестить мать, — Юлия Геннадьевна горько усмехнулась. — Впрочем, в том, что ты явишься, я и не сомневалась. Можно сказать, на то и рассчитывала. Майк или Алый? Кто из них проболтался первым?
— Хочешь вручить победителю приз?
Из протянутого официантом меню, Илья выбрал только салат и попросил воды с лимоном.
— Ванечка, и нам ещё бутылку шампанского, — добавила мать, когда вежливо кивнувший парень, уже собирался уходить. А когда тот повторно кивнул и удалился, небрежно махнула Илье: — Не волнуйся, знаю, что пить не будешь. Я справлюсь сама. Знаю, знаю — тебе нельзя: ты за рулём и у тебя лейкоз.
— Спасибо, что напомнила, — кивнул Илья. Налил себе воды из стоящей на столе бутылки.
Вода смягчила пересохшее горло, пока детская обида царапала душу воспоминаниями.
«Зачем ты так одеваешься? Зачем тебя обнимал этот дядя? А как же папа?» — всхлипывал Илья, прижимаясь к её вот так же чересчур обнажённой груди в слабом свете ночника, когда мать пришла пожелать ему спокойной ночи. Они только развелись, отец уехал, Илья очень переживал в своих неполных шесть лет, и ему не нравилось всё, что стало происходить в их доме с отъездом отца. Но, пожалуй, это всё, что он запомнил.
— Не переживай, сынок. Ты выкарабкаешься, — подняла она бокал, задумчиво посмотрела на поднимающиеся тонкими струйками пузырьки. — Я ходила к гадалке. Не кривись, не надо этого презрения, — парировала она, хотя даже глаз на него не подняла. — Я была не у какой-то там грязной бабки, а у очень известного экстрасенса. Так что видишь, я совершенно за тебя спокойна.
Она осушила бокал до дна.
— Вижу, — усмехнувшись, проводил его глазами Илья. И запотевшую во льду бутылку, что сверкнула донышком в руках проворного официантом следом — тоже. — Ты отлично держишься. Поздравляю! Но на всякий случай предупреждаю: если ты не оставишь свою дурацкую затею лишить Эрику родительских прав, мои адвокаты устроят тебе такой ад, что мало не покажется.
— Да брось, сынок, — равнодушно махнула она. — Моя жизнь и так ад. Ты не можешь сделать ещё хуже.
— Ты сама выбрала такую жизнь.
— Да, да, да, — трижды кивнула она. — Я никого и не виню. Так, огрызаюсь по привычке, как беззубая собака. И на детей я ваших не претендую. Это была так, гнусная провокация. Просто хотела, чтобы ты пришёл, — разговаривала она скорее с бокалом, чем с Ильёй.
— А позвонить не пробовала?
— Пробовала, — усмехнулась она. — Раз сто. Но ты ведь ни разу мне не ответил.
Илья промолчал. Но почему-то именно сейчас он об этом жалел. Ведь несколько раз и сам порывался ей перезвонить. И давно не осталось на неё ни обиды, ни злости. Но что-то всё равно мешало вывесить белый флаг. Нечто настолько личное, что он и сам себе боялся признаться, что иногда стеснялся свою мать. За её поведение. Неприемлемое для него. Это грязное, чуждое, то, что он не хотел больше впускать в свою жизнь. Дело было даже не в ссоре, не в Эрике, а в том, что ему всегда не нравилось в матери — её распущенность. Противоестественный, постыдный разврат, что она называла свободой.
«Всё в этом мире, сынок, замешано на похоти», — любила повторять она, но Илья никогда не считал это своей истиной. До вчерашнего дня. Когда вдруг выяснил, что и его коснулось её неисправимое распутство. К сожалению, родителей не выбирают. И к счастью, он был не из тех, кто любил осуждать. Его мать имела право жить так, как нравится ей, и он был последним человеком, кто стал бы её воспитывать. Но кое о чём он всё же хотел знать правду.
— Ответь мне только на один вопрос: за что ты её так ненавидишь? Чем тебя всегда так раздражала Эрика, что ты её даже видеть не могла? Что такого могла сделать девочка в свои семь лет, что ты чуть не сломала ей руку просто за то, что она протянула её мне?
— Ничего, — покачала головой Юлия Геннадьевна. Уверенно покачала. — Она — ничего. А вот её мать, — она стиснула в руке салфетку, словно хотела её придушить. — Проклятая деревенщина. Припёрлась она, гадина, в столицу со своего аула.
Глава 71. Илья— Мам, она давно умерла.
— Да плевать!
И пока Юлия Геннадьевна хлестала шампанское, Илья пытался вспомнить маму Эрики.
Увы, её образ так стёрся в памяти за эти годы, что он вспомнил не столько её черты, сколько свои ощущения. Очень красивая. Добрая. Улыбчивая. Не такая кроткая, как Нина. Временами шумная и крикливая. Незадолго до гибели они стали часто ругаться с Эрикой. Но та росла сорвиголовой, а в переходном возрасте стала просто невыносима, разве можно было на неё не кричать.
— Вы с ней что-то не поделили?
Мать так глянула на Илью поверх бокала, что у того встал поперёк горла глоток воды, который он опрометчиво сделал. По спине пробежал холодок. И среди спутанных детских воспоминаний выступило одно, когда отец с матерью ругались, незадолго до развода.
«…— Ты сама виновата, Юля. Ты первая это начала. Не оставив мне выбора.
— Нет, Миш, если бы ты не спутался с этой деревенской шалавой, я бы всё тебе объяснила, мы бы всё исправили, — она оглянулась на дверь, в щёлку которой подслушивал Илья».
Он поторопился убежать к себе наверх и что было дальше не слышал.
— Мой отец и мать Эрики? — отставил стакан Илья. — Они…
— Вы же были просто дети, чтобы это понимать, — вздохнула Юлия Геннадьевна. — Но, когда оказались в одном классе, когда каждый раз, встречая тебя со школы, я видела эту мразь. Видела её черты в растущей девочке. Её бесстыжие глаза. И твою безусловную ей преданность, словно тебя приворожили, у меня всё внутри переворачивалось. Да и до сих пор переворачивается.
Её рука заметно тряслась, когда она снова схватила бокал. Но Юлия Геннадьевна сделала лишь глоток, словно больше проглотить не смогла. Как не смогла и простить женщину, что умерла тринадцать с лишним лет назад.
