Она пригласила их в гостиную. Вокруг низкого стола у камина были расставлены стулья. На столе стоял поднос с бутылкой хереса и бокалами.
— Кроме вина, у меня ничего нет, — извинилась Рут.
— Херес — то, что нужно, — заверил ее Алан. — Если вы не против, я сам разолью.
Рут робко улыбнулась:
— Неужели так заметно, что я как на иголках?
— Заметно, что вас что-то тревожит, — сказала Мередит.
— Да, тревожит. Если бы не тревожило, вас бы здесь не было, правда? Кстати, большое спасибо, что приехали. Особенно я благодарна вам, Мередит. Я ведь понимаю, что вы, наверное, весь день были заняты в Лондоне.
Гости занялись хересом; Рут вздохнула и продолжала:
— Насколько я понимаю, вы разыскали старого Эймиаса Фичетта, дядюшку Эстер.
Маркби кивнул:
— Да, я с ним беседовал.
На лице Рут появилось задумчивое выражение.
— Как странно, он ведь сейчас, наверное, уже древний старик. Я думала, он давно умер!
— Ему за девяносто, однако выглядит он для своего возраста поразительно хорошо. Правда, никуда не выходит дальше собственного сада. И дело не в способности передвигаться. Он просто не хочет. — Маркби улыбнулся. — По-моему, современный мир доктора Фичетта совсем не занимает!
— Он был таким же еще много лет назад, — горько усмехнулась Рут. — Всегда отзывался с презрением о мире за пределами его собственного крошечного ученого островка. Помню, на экзаменах он был настоящим инквизитором. Правда, Эстер уверяла, что ее дядюшка на самом деле очень добрый; наверное, она была права. И я получила возможность убедиться в его доброте. Когда мать Эстер спросила его, правильно ли она поступает, помогая мне, он сказал ей, что правильно. — Рут посмотрела на гостей: — Вы ведь знаете, о чем идет речь, да?
— О рождении вашёго ребенка, — вежливо ответил Маркби.
— Вот именно. Мне позвонила одна милая женщина, миссис Хэттон, и предупредила, что старый дядя Эймиас все вам рассказал. Вот ее слова: «Он рассказал суперинтенденту подробности вашей личной жизни, о которых вы, возможно, предпочитаете не распространяться». Ей было очень неловко; она все время извинялась. Ей казалось, что она в чем-то виновата передо мной, потому что именно она познакомила вас с Эймиасом. Я заверила ее, что совершенно не сержусь на нее. Кроме того, в лесу нашли останки Саймона, и, наверное, прошлое так или иначе все равно выплывет наружу. — Рут повернулась к Мередит: — Алан рассказал вам?
— Да, рассказал, — ответила Мередит, — но только по дороге сюда, потому что он думал, что об этом зайдет речь. Иначе он бы ни в чем не признался.
— Очень благородно с вашей стороны, — сухо заключила Рут, обращаясь к Маркби. — Хотя сейчас происшествие не стало бы таким громким, как в то время. Сейчас никому нет до меня дела. Тогда все было по-другому. Тогда я была дочерью преподобного Паттинсона, и подобное поведение было для меня предосудительным. — Она с грустью посмотрела на камин, где снова был разожжен огонь. Языки пламени отбрасывали розовые отблески на ее лицо. — Я была очень молода, очень глупа и влюблена. Вот именно — влюблена по уши; мне только предстояло узнать, как люди страдают из-за любви.
— А отцом ребенка был Саймон Гастингс? — негромко спросил Маркби.
— Да. Вы ведь слышали, как его мать сегодня говорила о нем в кафе. — Рут покосилась на Мередит. — Вас, Мередит, там не было, поэтому я повторю. Она разливалась соловьем, как будто он — само совершенство! Разумеется, он в самом деле хорошо учился и у него было много друзей. Но и недостатков у него хватало! Правда, кое в чем виновата и я, если наивность можно считать недостатком.
Полусгоревшее полено с треском упало на решетку, послав вверх сноп искр.
— Теперь-то я понимаю, — продолжала Рут, — что до университета я вела жизнь необычную, уединенную. В детстве я жила с родителями здесь, в Нижнем Стоуви, а потом меня послали в школу-интернат на западе страны. Школа находилась на отшибе, на много миль вокруг нее ничего не было. К интернатской жизни я привыкла; у меня появились там приятельницы. И все же первой настоящей подругой мне стала Эстер, мы познакомились в университете. А с молодыми мужчинами мне и вовсе не приходилось иметь дела. У меня не было знакомых мальчиков. Почти у всех моих одноклассниц были братья или кузены; в старших классах все хвастали своими кавалерами. Некоторые даже переписывались с ними, а письма прятали в бюстгальтерах, чтобы взрослые не нашли. — Рут вздохнула. — Но только не я. Я была невероятно наивной и невежественной в таких делах. Думала, придет день, подходящий мужчина появится в моей жизни и, после каких-то разговоров все закончится счастливо, как в романе Джорджетт Хейер.[10]
— Так не бывает, — с грустью заметила Мередит и тут же почувствовала на себе пристальный взгляд Алана.
— Да, конечно, не бывает! Но я этого не знала. Когда я познакомилась с Саймоном, сразу же влюбилась в него. Мне казалось, он испытывает ко мне ответное чувство. Я в нем нисколько не сомневалась, да и с чего мне сомневаться? Мне чрезвычайно льстило его внимание. Он считался красавчиком. Сокурсницы завидовали мне. Пока наши отношения продолжались, я словно летала на крыльях. Все резко оборвалось, как только я сказала ему, что беременна. До тех пор я жила в мире грез; мне казалось, что мы поженимся и все будет хорошо. Но, когда я увидела его лицо… — Рут замолчала и сглотнула слюну.
Она продолжила не сразу. Гости не торопили ее. В комнате повисла тишина; только огонь тихо потрескивал в камине.
— Он пришел в ужас, — без выражения продолжала Рут. — Другого слова не подберешь. Предложил мне «как-нибудь избавиться от этого». Именно так и выразился. Представляете, он ведь говорил о собственном ребенке! После тех слов я поняла: он не только не любит меня и никогда не любил, но и я его больше не люблю. Если раньше я считала его самым прекрасным человеком на свете, то после его слов почувствовала к нему глубокое отвращение. А он все никак не мог успокоиться — наверное, испугался, что его заставят жениться. Спросил, не собираюсь ли я признаваться своим родителям. Он своим ничего рассказывать не собирался. Я заверила его, что никому ничего не скажу. Как-нибудь скрою свое положение от родителей. Хотя я понятия не имела, как это сделать.
Рут подняла голову; ее глаза на бледном лице казались огромными.
— Вы не представляете, в каком я тогда была состоянии! Каким-то чудом дотянула до конца учебного года. По сей день не знаю как. Наверное, учеба помогла мне не думать о самой главной проблеме. Но семестр подошел к концу, настала пора ехать домой. Живот делался все больше. Я носила большие мешковатые свитеры и длинные просторные платья. Однокурсницы считали меня чудачкой — в то время все девушки ходили в мини-юбках. Рано или поздно кто-нибудь непременно догадался бы… Я была на грани отчаяния и во всем призналась Эстер. Эстер, благослови ее Господь, пришла мне на помощь и увезла с собой в Йоркшир. Родился ребенок, мальчик; я сразу отдала его на усыновление. Потом вернулась домой… и жизнь продолжилась. Странно, в глубине души мне тогда все еще хотелось верить, что Саймон когда-то любил меня, что только беременность отпугнула его, потому что он не был готов стать отцом. Наверное, во мне говорила гордыня. Очень не хотелось сознаваться самой себе, что я с самого начала позволила себя одурачить! Я даже хранила его письма — вплоть до позавчерашнего дня… Время от времени я их перечитывала. Они уже утратили свою силу, мне больше не было больно читать их, но я все пыталась найти в них какой-то намек на его реальные чувства. Я исследовала их, как будто пыталась расшифровать древние иероглифы. Казалось, вот мне удастся найти ключ, и тогда все встанет на свои места! Я сожгла письма в тот день, когда в лесу нашли кости. Мне стало страшно. Не хотелось, чтобы узнали о нашем с Саймоном романе. Но я знала, что все откроется, если кости идентифицируют. Кажется, в наши дни для вас такие задачи труда не составляют…
