Она посмотрела на него.
— У тебя нет грудей, Тоби. Через десять минут его снова надо будет кормить.
— Да, грудей у меня нет, — улыбнулся Тоби, — но я могу покормить его порошковым молоком. Иди сходи в парикмахерскую или еще куда-нибудь. Доставь себе удовольствие.
— Ты серьезно? — подняла на него глаза Марго.
— Абсолютно.
— У нас нет денег.
Тоби отвел взгляд. Он не умел врать, даже когда ложь была во благо.
— Давай скажем так: я приберег немного для таких случаев.
— В самом деле?
— В самом деле.
— Сколько?
— Перестань задавать вопросы! Просто возьми чековую книжку и иди! Сделай массаж лица, педикюр, все, что вы, девушки, делаете там со своими ногтями. Просто иди, выберись отсюда.
Марго выбралась оттуда быстрее, чем вы успели бы сказать: «Шведский массаж».[41]
Я последовала за ней вниз по ступенькам, по улице, к автобусной остановке. Мои крылья пульсировали посланиями: Подтолкни ее к тому, чтобы прошлась пешком. Не позволяй ей сесть на автобус.
Почему? Я посмотрела на приближающийся автобус. Почему? Я повторила вопрос, но ответа не получила. Прекрасно. Раз ты мне не говоришь, я тебя не послушаю. Так я подумала.
Мы заняли места сзади. Марго прижала фланель к голове, боль в груди уменьшилась из-за прохладного ветерка, врывающегося в открытое окно. Автобус остановился на Одиннадцатой авеню. В него вошли еще несколько пассажиров. Одна из пассажирок добралась до нас и села на сиденье напротив Марго. И у меня все перевернулось в животе.
Эта женщина была двойником Хильды Маркс. Копна ярко-оранжевых волос, тронутых сединой, вечно красный нос, бульдожий прикус. Марго резко втянула воздух, глядя, как женщина отряхивает свой плащ — черный плащ свободного покроя с поясом, так похожий на тот, что Хильда надевала на улицу, — и жует челюстями в точности так, как делала Хильда. Спустя мгновение или два мне стало ясно, что эта женщина — не Хильда. Кто-то в автобусе узнал ее и назвал Карен, и, когда та улыбнулась и принялась болтать, ее лицо стало другим. По ее выговору было ясно, что она родилась и выросла в Нью-Джерси.
И конечно, я должна была помнить это. Я беспомощно смотрела, как мысли Марго обратились к Дому Святого Антония. По коже ее поползли мурашки при воспоминании о Могиле. Страх, унижение и безысходность, которые питали ее воспоминания о месте, оставившем глубокий след в ее рассудке, — все это поднялось, как обломок кораблекрушения на поверхность, все его распухшие, мертвые тела показали свои отвратительные лица солнцу. Марго, задыхаясь, уставилась на свои ноги. Утешая, я положила ладони ей на плечи. Ты в порядке, сейчас ты в порядке. Все это позади. Ты в безопасности. Она делала глубокие, медленные вдохи и старалась не обращать внимания на образы, затоплявшие ее мысленный взор. Хильда бьет ее мешком угля. Хильда тащит ее в Могилу, опять тащит туда. Хильда говорит ей, что она — ничто.
Марго слезла с автобуса на следующей остановке и быстро пошла пешком, хотя не была уверена, где она и куда идет. Мысль о массаже давно исчезла. Ее место заняло всепоглощающее желание пуститься напропалую. На мгновение ей захотелось, чтобы она могла позвонить Сяо Чэнь и отправиться в бар у Нью-Йоркского университета. Через секунду она решила, что пойдет туда одна.
Хорошо, сказала я вслух, обращаясь, наверное, к Богу. Теперь я слушаю. Дай мне послание, какой-нибудь намек на то, что мне следует делать. Да, я знаю, что случится. Я знаю, что она потратит пятьдесят долларов на выпивку, и я знаю, что она перепихнется с парнем, имени которого мне не припомнить, и знаю, что она выкатится оттуда в полночь, испытав все, но забыв, что у нее есть муж и дом. Ах да, и ребенок.
И знаете что? Ни-че-го. Ни шепотка. Ни посланий в крыльях, ни предчувствия. Конечно, я поговорила с Марго, я вопила во все горло, я пела Песнь Душ… Но она не слышала меня. Хуже всего было то, что, добравшись с Марго до бара, я увидела Грогора, ожидающего у входа. Когда Марго вошла, он обхватил ее за талию и проводил внутрь. И я ничего не могла поделать.
Тоби не рассказал Марго об успехе «Черного льда», потому что все эти недели они не разговаривали. Старый коллега Марго по Нью-Йоркскому университету позвонил Тоби, заметив Марго, обнимающуюся с коктейлями и милующуюся со студентом. Все это случилось примерно так.
В одиннадцать ночи на кухне зазвонил телефон. У Тоби кончилось порошковое молоко, а все магазины были закрыты. Тео вопил.
— Да? — Тоби немедленно убрал трубку подальше от уха. На другом конце линии играла громкая музыка.
— Эй, дружище. Джед говорит. Скажи, Тоби, у тебя недавно не появился малыш?
Короткая пауза.
— Угу.
— И… Ты не женился на светловолосой цыпочке по имени Марго?
— Угу.
— И где она сейчас?
Тоби огляделся. Некоторое время назад он уснул. Он посмотрел в спальне.
— Не уверен. А что?
— Дружище, не знаю, как тебе это сказать. Но, думаю, она здесь.
— Где?
И вот Тоби поднял ребенка, закутал его, и они оба проехали всю дорогу до того места, где Марго держалась за руки с другим парнем, выблевывая свои легкие под уличным фонарем.
Я наблюдала, беспомощная и раскаивающаяся — я раскаивалась сильнее, чем вы можете себе вообразить, — как Тоби остановил машину рядом с Марго и проверил, в порядке ли Тео, прежде чем выпрыгнуть из машины. Гайя и Джеймс остались в машине.
Я отвела глаза.
Тоби приблизился к Марго, и она его узнала, но отказывалась отвечать, пока наконец он не сказал:
— Ты нужна Тео.
И что-то из этой ответственности, этой любви, дошло до нее.
Шатаясь, она подошла к машине и почти свалилась на Тео, лежащего на переднем сиденье.
Нет слов.
Нет слов, чтобы описать, что произошло со мной той ночью.
Все, что я знала, — это то, что мне хотелось все изменить. Мне хотелось сорвать занавес, отделявший меня от Марго, хотелось впрыгнуть в ее тело и молить у Тоби прощения. Хотелось взять Тео и убежать с ним, забрать его далеко-далеко от этой ужасной, сломленной женщины, и в то же самое время мне хотелось исцелить все ее раны. Хотелось повернуть время вспять, встретиться с Богом и накричать на него за то, что все случившееся сделало ее такой.
С той ночи брак, который был смертельно ранен еще до того, как начался, молча лежал, истекая кровью, между ними обоими. Тоби целыми днями писал, Марго редактировала тетради Розы, а Тео переводил взгляд с одного печального лица на другое, а после смотрел на меня. Я говорила ему, что люблю его, люблю его отца. Что мне жаль.
