Однажды я охотился на диких коз в надежде добыть для императора немного свежего мяса, в котором он нередко испытывал недостаток; на охоте я повстречал капитана.
Мы спустились в овраг, еще раз уточнили диспозицию, и я решил в тот же вечер поделиться своими планами с императором. Каково же было мое удивление, когда, не успел я произнести нескольких слов, как император меня перебил:
«Молчи, глупец!»
«Сир! Позвольте хотя бы изложить наш план; никогда не поздно его отвергнуть, если он плох».
«Не трудись напрасно… Твой план…»
«Что, ваше величество?»
Император пожал плечами:
«Я знаю твой план не хуже тебя «.
«Что хочет этим сказать ваше величество?»
«Слушай, дорогой мой, и постарайся понять. Вот уже в двадцатый раз мне предлагают бежать».
«И вы все время отказываетесь?»
«Да».
Я молча ждал.
«Догадываешься ли ты, — продолжал император, — почему я отказываюсь от побегов?»
«Нет».
«Потому что за ними стоит английская полиция».
«О ваше величество! — продолжал я настаивать. — Могу вам поклясться, что на этот раз…»
«Не клянись, Сарранти. Лучше спроси у Лас-Каза, кого он встретил вчера вечером и кто был тот человек, что разговаривал, прячась в тени, с господином Гудсоном Лоу».
«Кто же это, ваше величество?»
«Твой американский капитан, который мне так предан!.. Ах ты, глупец!»
«Это правда, сир?»
«Вы сомневаетесь в моих словах, господин корсиканец?»
«Ваше величество! Еще до вечера я расправлюсь с этим человеком!»
«Этого только недоставало! Тебя даже не расстреляют: тебя повесят у меня под окнами! Ничего себе зрелище!»
В эту минуту на пороге появился господин де Монтолон.
«Сир! — обратился он к Наполеону. — С вами хочет поговорить губернатор».
Император пожал плечами с непередаваемым выражением отвращения.
«Просите!» — приказал он.
Я хотел было удалиться: он удержал меня за пуговицу.
Вошел сэр Гудсон Лоу. Император ждал, не оборачиваясь и глядя через плечо в сторону.
«Генерал! — произнес губернатор. — Я пришел к вам с жалобой».
Гудсон Лоу только за этим обычно и являлся.
«На кого?» — спросил император.
«На присутствующего здесь господина Сарранти».
«На меня?!» — вскричал я.
«Господин Сарранти позволяет себе охотиться…» — продолжал сэр Гудсон Лоу.
Император перебил его.
«Как это кстати, сударь, вы хотите пожаловаться мне на господина Сарранти, — вымолвил он с выражением глубокого отвращения. — Я тоже как раз собирался вам на него пожаловаться».
Я в изумлении взглянул на императора.
«Вы жалуетесь, что он охотится, — продолжал Наполеон, — а я жалуюсь на то, что он плетет заговоры».
Я едва удержался, чтобы не закричать.
«Да?!» — только и проговорил Гудсон Лоу, переводя взгляд с императора на меня и обратно.
«Да, человек, которого вы видите и который считает себя моим верным слугой, не понимает, какие интересы я преследую, как буду выглядеть в глазах Европы и потомков, если останусь здесь, буду страдать здесь, умру здесь. Поскольку ему, неблагодарному, здесь не нравится, он решил, что и мне тоже плохо. Он изо всех сил побуждает меня к бегству».
«Так господин Сарранти заставляет вас…»
«… бежать, совершенно верно! Вас это удивляет? Меня тоже. Однако это правда: вот только что он предлагал мне план бегства».
Я вздрогнул при этих словах.
« Невозможно!» — воскликнул губернатор, притворяясь изумленным.
«Дело обстоит именно так, как я имею честь вам сообщить. Господин Сарранти сговорился с капитаном американского брига — тем самым, с которым вы беседовали вчера вечером, — и они вместе тайно готовят план побега, о чем он мне рассказывал как раз в ту минуту, как доложили о вашем приходе».
Признание императора удивило сэра Гудсона Лоу даже больше, чем он хотел показать. Но, поскольку он сам явился вдохновителем этого плана, а тайна не могла так скоро выйти наружу, ему пришлось поверить, что Наполеон говорит правду, хотя губернатор никак не мог сообразить, что толкнуло Наполеона на этот, с его точки зрения, необдуманный поступок.
От императора не укрылось замешательство Гудсона Лоу.
«А-а, понимаю, — проговорил он, — вы удивлены, что я выдаю вам тайну одного из верных мне людей; вы себя спрашиваете, почему я отдаю на ваш строгий суд одного из преданнейших своих друзей. Господин Сарранти — корсиканец, настоящий корсиканец, а вы знаете, как бывают упрямы корсиканцы. Вы довольно удачно провели чистку, вы уже выслали в Европу четверых моих слуг, нет, даже пятерых: Пионтковского, Аршамбо, Каде, Руссо и Сантини. И вот среди нас, людей зрелых, серьезных и не смирившихся ни перед чем, кроме воли Провидения, затесался Сарранти, вздумавший помочь самому Провидению, навязать ему свои планы, поторопить с их исполнением; Сарранти постоянно сеет раздор; я уже раз двадцать собирался вас попросить отправить его вслед за другими смутьянами в Европу; теперь случай представился и я решил им воспользоваться!»
Император произнес эти слова с чувством, так что даже я обманулся в его истинных намерениях: я решил, что он сердится на меня, хотя в действительности его раздражал губернатор.
Я упал вашему отцу в ноги.
«О сир! — вскричал я. — Неужели вы вознамеритесь меня выслать?! Меня! Меня, вашего верного слугу?! Для меня родина там, где находитесь вы! Где бы я ни оказался, я буду чувствовать себя в изгнании, если не буду видеть вас!»
Губернатор смотрел на меня с жалостью: он никогда не мог понять то, что называл фетишизмом окружавших императора людей.
«А кто вам сказал, что я сомневаюсь в вашей преданности, сударь? Напротив, я в ней более чем уверен, — отвечал прославленный пленник. — И эта преданность такова, что вам понадобились бы годы, чтобы примириться (не ради себя, но для меня) с жизнью на острове Святой Елены. Таким образом, вы являетесь для всех нас не только предметом скандалов, но и постоянной причиной опасений. Я с беспокойством слежу за тем, как вы от меня выходите; я испытываю ужас, когда вы снова появляетесь в моей комнате. Возвращаясь к тому, что происходит в эту самую минуту, хочу вас спросить: не по вашей ли милости такой занятой человек, как господин губернатор, беспокоит меня и вынужден нанести мне визит, столь же неприятный ему, как и мне? Не вам ли взбрело в голову, что я, человек, привыкший к походной жизни, спартанец, способный довольствоваться кореньями и куском хлеба, обходившийся в Италии миской поленты, в Египте — тарелкой пилава, в России — и вовсе ничем, теперь вдруг потребую на обед жаркое? И вы самовольно отправились охотиться на диких коз! Это возмутительный проступок, он по праву вызвал неудовольствие господина губернатора! Я решительно требую от сэра Гудсона Лоу отослать вас в Европу. У вас, сударь, есть сын, и согласно закону природы вы гораздо больше нужны мальчику, у которого вся жизнь впереди, нежели старику, который стоит одной ногой в могиле, будь то Цезарь, Карл Великий или Наполеон. Понятие старости, разумеется, относительно: в сорок семь лет неизбежно чувствуешь себя стариком, живя в таком краю, где люди умирают в пятьдесят. Возвращайтесь во Францию. Я же, независимо от того, буду я жив или умру, не забуду, что был вынужден отослать вас отсюда за то, что вы слишком горячо меня любили».
