Я бросил руку в сторону ближайшего «галеона»:
— Нам туда!
— Цыть! — обрубил адмирал злобно. — Цыть, тля внебаночная! Я здесь говорю! — Он смягчился, сказал примирительно: — Подойдем мы первые, и полезем тихонько в самую задницу. И влезет нас сколько сможет…
— Пока часовые пипать не почнут, — добавил с кривой улыбкой боцман. — Это ежели почнут…
— Прочие галеры будут ожидать, пока на нашей не поднимется тревога — вот тогда и они вступят. Их дело попроще, наше — сложнее. Всякая минута вражеского покоя нам дорога. Поняли, архканцлер? Четвертая галера в резерве. На всякий случай.
Я молча кивнул. Мой план был куда проще: налететь одновременно, и будь что будет.
— На якорях стоят, ничего не боятся, — проговорил Ритос шепотом. — Как у себя дома… Ночной команды нет, смекаю, расслабились, лютики нежные, никого не боятся. Фарватер хорошо знают… — Старый боцман снова хохотнул и стер с бородищи насевшую влагу. — Как в старые времена, помните, адмирал? Когда Риипар Голый и Мамаша Лие оборзели так, что подогнали свои кораблики прямиком под Варлойн, вымогая с Растаров монету… Эх, как вы нас ловко-то прижали тогда, адмирал, черт вам был не брат! Нет, славно нас прижали!
— Да ты пират, никак? — не удержался я. — Я ведь читал в Законном Своде… Мамаша Лие и Риипар, они же…
— Что ж, сиятельство, скрывать не стану, зарабатывал, как мог, — рубленная прорезь рта его уползла вниз в горькой ухмылке; он явно испытывал сожаление от упрека, глаза впились в меня. — Был пиратом, так и есть. Адмирал нас повязал, и помиловал тех, кто перешел на сторону короны. Эх, кореха!
Галера подпрыгнула, кивнула носом — я едва не врезался лбом в борт — и начала замедляться. Я услышал шорохи — это весла осторожно втянули на палубу. Громада корабля выросла сбоку. С расстояния в десяток метров полетели абордажные крюки, мигом соединили галеру и адоранский парусник. Заработали крепкие руки, подтягивая галеру к адоранцу. Пошли в ход еще крюки и заготовленные лесенки — все-таки галера была почти вдвое ниже корабля. Ветераны тут же начали взбираться на борт, как юркие белые муравьи.
Ритос кивнул с улыбкой:
— Время! Вот что, вашество. Когда начнется — вы главное не думайте о гороховом супе, смекнули? Даже когда покажется что все, край, и помирать надо — все равно о супе не думайте! Поняли? Не думайте о супе!
Он схватился за ближайший канат и споро, будто молодой, полез наверх.
Я застыл в нерешительности: при чем тут суп? Может, какое-то моряцкое присловье? Да, видимо присловье, или специфическое пожелание удачи.
Кроттербоун щелкнул ногтем по костяному свистку на груди, хлопнул меня по плечу, сказал совершенно без апломба:
— Ради блага страны! Ради Света Ашара! Двигай, береговой! Эх-х, не погорим задешево!
Я оглянулся — на брандерах разгорались огни жаровен. Народ там только ждал сигнала…
Ухватился за канат, уперся подошвами ботинок и тут же понял, почему следовало разуться: ботинки скользили по доскам обшивки и, чтобы забраться на корабль, мне пришлось затратить массу сил. Когда перевалился через борт, на судне уже шла резня: ветераны Ритоса отворили квадратные палубные люки и устремились вниз сплошным муравьиным потоком. Они знали, куда надо бежать и зачем. Раздались первые смертные крики. Затем палуба под моими ногами содрогнулась: там, внизу, в чреве корабля началась бойня.
Сердце екнуло и принялось выделывать кренделя, пытаясь выскочить наружу.
Распахнутый зев люка — буквально в трех метрах, черный, кажется, немного багровый, как глотка, вижу первую ступеньку…
Я извлек пупыру, затем, подумав миг, выволок шпагу. Осмотрелся, тяжело заглатывая воздух. Я стоял возле носовой надстройки, по бокам тяжелой двери — два маленьких витражных оконца, за ними тьма, все еще спят в каютах… А вот и пушки: тяжелые, похожие на заснувших тюленей, масляно блестят шкурами у бортов. Четыре с одного борта — четыре с другого. На палубе три тела ничком, у одного странно вывернута голова — лицо белое, значит — это враг, собственно, все трое — враги, часовые, ребята боцмана их прирезали.
На корме, там, где помещается рулевое колесо, несколько человек — это мои, наши, ломают управление, режут штуртрос, чтобы, если нападение сорвется, нас не смогли никаким образом догнать. Кормовой фонарь на длинном шесте бросает ломаные людские тени на палубу…
Суп… Все-таки зачем боцман толковал мне про суп?
Палуба дрожала. Кто-то заорал страшно из-под низа.
Куда же мне бежать?
Двери кормовой надстройки распахнулись рывком, на палубу выскочил полуголый человек с какой-то железкой в руке. За ним — еще трое, все вооружены, однако едва одеты. Увидели меня, что-то крикнули злобно. Ветераны Ритоса, те, что занимались поломкой руля, прыгнули за их спины, язвя ударами тесаков и абордажных сабель. Один из адорцев вытянул руку: бабахнуло знатно, пространство схватки заволокло клубами дыма, серого в полумраке.
Пистоль, как у Хвата! Надеюсь, эти штуки только у офицеров!
Из люка вдруг высунулся по голые плечи растрепанный, с шалым взглядом адоранский матрос, уставился на меня, тут же деятельно полез наружу. Грудь рассечена ударом наискось, но рана не смертельна. В руке блестит, кажется, кортик. Я замешкался, хотя следовало бить сразу, пока не выполз, и он прочно встал на ноги и с хеканьем атаковал. Я отвел удар шпагой, примерился ударить пупырой, но матрос ловко скакнул в бок. Я, хоть и дрался криво-косо, все же успел достать шпагой в шею, рубанул вдогонку пупырой, целя в спину, между лопаток, где скалилась нагло в усмешке татуировка какого-то лохматого уродца. Человек заорал, перевалился через борт; я различил глухой плеск.
Под палубой сошлись в схватке две сотни мартовских котов. Я слышал треск, будто когтями раздирают шкуры, вопли, взвизги и звон и скрежет железа.
На соседних кораблях заговорили тревожные колокола. Тут же откликнулся боцманский свисток Кроттербоуна. Галеры — темные приземистые массы на фоне черного неба — двинулись стремительно к адоранским кораблям. На галерах вдруг очнулись от сна сотни светлячков. Факелы.
Суп. При чем тут суп, мать его так?
Снова бабахнул выстрел.
— Души порося драное! — взревели со стороны кормы.
Дверь носовых кают распахнули пинком, я едва успел отскочить — на меня из темной глубины проема кинулся брюхатый человек в исподних штанах. Он был немолод, и я замешкался, не приняв его всерьез. Все-таки пожилой, даже старик, если судить по морщинистым, гладко выбритым щекам. Но старик был не лыком шит. Шпага в его руке прыгнула в мою сторону, отбила пупыру далеко в сторону и снова атаковала. Я начал глупо пятиться, чувствуя, как скользят по палубе подошвы ботинок, а старик все наседал. Проем осветился огнем свечного фонаря: на палубу выбрался еще один человек — помоложе, тоже в исподниках, однако на плечи наброшен темный камзол. Увидел картину боя, ахнул, снова скрылся в каютах. Старик еще нажал, тряся седыми космами ниже плеч; опыт в драках такого рода у него был, очевидно, огромный. Я начал быстро пятиться в сторону кормы: там, судя по сдавленной ругани, дело было на стороне ветеранов.
