Учителю я тоже оставляю сообщение. Говорю, что я в больнице по личным обстоятельствам и что сделаю лабораторные, когда мне станет лучше и я буду в состоянии, потому что сейчас я в месте, где необходимо избегать стрессовых ситуаций. Также я уверяю его, что предоставлю все необходимые справки от врачей, включая психофармакологов, психиатров, психологов, медсестер, руководителей восстановительной терапии и Президента Армелио. Я говорю, что, если он захочет позвонить, пусть набирает этот номер и не смущается, если ему ответят, что он дозвонился в «Паб „У Джо“».
«Крэйг, привет, это Дженна, подруга Ниа. Я звоню… Так неловко это говорить, но ты не хотел бы как-нибудь пообщаться? Я слышала, что с тобой произошло и что ты в больнице или вроде того. Знаешь, я тоже прошла через подобное, но мой бывший плевать хотел на такие дела. Я тут подумала, что, может, мы с тобой поймем друг друга, и ты мне всегда нравился вообще-то, хоть мы и виделись пару раз. Я всегда думала, что ты вроде как стеснительный и не особо любишь тусоваться, – я и понятия не имела, что у тебя депрессия. Ты такой молодец, что признал свою болезнь, и я подумала, что мы могли бы общаться».
Ну что ж, Дженне я тоже перезваниваю и обещаю встретиться с ней, возможно, на следующей неделе.
На этом все. Есть еще сообщения от Ронни и Скраггса, что-то там про травку, их я просто игнорирую. И тут вдруг вижу, что напротив меня стоит Муктада.
– Я сделал, как ты сказал: вышел из комнаты.
– Ух ты! Доброе утро! Как самочувствие?
– Нормально, – неопределенно пожимает он плечами. – Что тут делать?
– Ой, тут полно разных занятий. Рисовать любишь?
– Э-э-э…
– Играть в карты?
– М-м-м…
– А может, тебе нравится… музыка?
– Да.
– Отлично! Тогда…
– Только египетская музыка.
– А, да? – Я лихорадочно пытаюсь сообразить, где можно достать египетскую музыку и по каким названиям ее искать, как вдруг к нам подгребает, хлопая сандалиями, Соломон.
– Извините, нельзя ли потише? А то никакого покоя! – орет он на нас. При виде Соломона Муктада принимается хохотать, так что очки на носу подскакивают.
– В чем дело? – спрашивает озадаченный Соломон.
– Семнадцать дней! – говорит Муктада. – Семнадцать дней еврей со мной не разговаривал! И вот заговорил. Какая честь.
– Я разговаривал не с вами, а вот с ним, – Соломон указывает на меня.
– Так вы знакомы? – спрашиваю я.
Муктада и Соломон жмут друг другу руки, при этом штаны Соломона немного спадают, и он пытается поддержать их, согнув ногу в колене. Потом возвращает руку на место и, раздраженный, уходит.
Муктада поворачивается ко мне и объявляет:
– На сегодня хватит. – И удаляется в свою комнату.
Я трясу головой.
Звонит телефон, я зову Армелио, тот подскакивает, хватает трубку, говорит «Паб „У Джо“» и протягивает ее мне.
– Меня?
– Ага, дружище.
– Могу я поговорить с Крэйгом Гилнером? – слышу я в трубке властный голос.
– Э, это я. А кто звонит?
– Крэйг, это мистер Альфред Яновиц, директор Подготовительной академии управления.
– Вот блин! – восклицаю я и бросаю трубку.
Телефон звонит снова, а я стою рядом и не обращаю внимания. Армелио и всем, кто проходит мимо, я говорю, что это звонят мне, но отвечать я не буду. Все меня прекрасно понимают: это же звонит сам директор. Я так и думал. Я помню его, он выступал перед нами в первый день (мы с Аароном сидели тогда накуренные) и говорил, что в Академию приняты лучшие из лучших и что лучшие будут вознаграждены по заслугам. Директор заглядывал иногда в классы – посмотреть, как мы корпели над контрольными, и раздавал шоколадки, как будто хотел этим что-то компенсировать. Это он говорил: «Ваш учебный день должен заканчиваться не раньше пяти вечера», а в газетах о нем всегда отзывались как о самом жестком, решительном и прагматичном руководителе. И вот теперь наш строгий директор у меня на хвосте, потому что он знает, что я сумасшедший и что у меня полно несделанной домашки. И дернул меня черт оставить сообщение мистеру Рейнольдсу. Ну теперь все. Меня точно исключат из Академии, я не пойду ни в какую другую школу и никогда не поступлю в университет.
