Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
Думай сам, решай сам.
Кровеносные сосуды, питающие лицевой нерв, очень малы. «Патока» довольно густая. Да, риск есть, но так ли он велик, чтобы все прекратить? Или я так осторожен из-за Кена? А может, эта операция дана мне во искупление? Я уже не раз делал и более опасные, и все было хорошо.
Да я карьеру сделал на опасных! И риск почти всегда окупался с лихвой. А если я не возьму на себя эту проблему, доктор Сэмюэлс потом замучится. Кто-то должен был рискнуть — или он, или я.
— Продолжаем, — сказал я, когда вернулся в операционную. Доктор Сэмюэлс улыбнулся и пошел к себе.
Я встал рядом с Лизой; осторожно провел катетер вверх — от бедренной артерии до уха; выделил три отдельных сосуда, питавших опухоль, и стал заполнять их смолистым черным клеем. Пять часов я проталкивал его через сосуды и не сводил глаз с монитора. Сменяя друг друга, кадры показывали, что «патока» проходит в разные части опухоли. Никаких органов или структур на экране не было — ни мозга, ни даже самой опухоли. Мне все время приходилось представлять их, пока я следил за «патокой», готовый в любой момент прекратить инъекцию, если та начнет блокировать важные сосуды.
Еще я всеми силами стремился избежать главного риска. Стоило «патоке» просочиться не в тот сосуд, она могла бы мог попасть в общий кровоток и вызвать инсульт. Я постоянно старался оставаться в границах опухоли — по крайней мере тех, какими я их представлял. Воображение работало на пределе: я представлял и форму опухоли, и тот участок, который она занимала. И если бы я увидел, что черный клей приближается к «нормальному» сосуду, остановился бы в тот же миг.
Есть операции, которые длятся долго, но придают сил и азарта. Эта была просто долгой. В глубине души я постоянно думал о высоком риске. Я мог отсечь опухоль от кровотока. Но я не был уверен, что не причиню вреда, и потому злился.
Когда все закончилось, я был доволен. Черный клей не попал в мозг и заполнил только пораженные участки. Снимки показали, что кровь уже не поступала в опухоль. Ассистенты были радостны и счастливы. Я тоже.
Лиза проснулась не сразу. Это было нормально, ведь операция шла долго, — и, когда это случилось, я пришел ее навестить и приступил к обычной проверке. Она по-прежнему была немного не в себе.
— Все хорошо, Лиза, — подбодрил я. — Улыбнитесь. Она улыбнулась.
Левой стороной рта.
— А еще раз? — я напрягся.
Она улыбнулась снова. Без изменений.
— Закройте глаза, — попросил я.
Правый глаз не закрылся.
Мое сердце дрогнуло. Лицевой нерв! Два осложнения на неделе! Это невозможно!
Еще сонная после наркоза, она не понимала, что есть проблема.
— Лиза, увидимся в палате, — я улыбнулся ей. — Придете в себя, тогда и обсудим операцию.
Пока я, следуя протоколу, вбивал данные дела в компьютер, я никак не мог понять: почему? Почему ее губы не двигались? Почему не закрывался глаз? Мы не кололи анестетик в лицо! Что могло парализовать нерв? Растворитель в составе «патоки»? Тогда все пройдет. Но все равно: это моя инъекция прошла в крошечные сосуды, питающие нервы! Это она отсекла кровь от лица!
Опять?!
Так, ладно, лучше не гадать. Я пошел в палату к Лизе. Она уже была гораздо бодрее и при моем появлении воспрянула духом.
— Все хорошо? — спросил я.
— Да, очень! — ответила она.
— Тогда улыбнитесь, — предложил я вроде как невзначай.
Нет. Половина рта оставалась неподвижной. Еще я заметил, что при моргании правый глаз закрывался, но не полностью. Травма осталась.
И, видимо, навсегда.
— Лиза, у вас в лице небольшая слабость, — сказал я, пытаясь говорить спокойно. — Не знаю, пройдет она или нет. Пока просто отдохните. Остальное потом.
— Хорошо, доктор, — беззаботно отозвалась она. Мыслями она уже была на новой операции, и мое известие затерялось среди других ее забот.
Но я знал, насколько все серьезно. Закрывшись в кабинете, я сидел и думал над убийственными фактами.
Моя операция нанесла вред второму подряд больному! С технической точки зрения она прошла успешно — и тем не менее вред был, и немалый. Половина лица разбита параличом! А я опять продолжил операцию, несмотря на сомнения.
Я склонил голову на руки и лег на стол. Два раза за неделю! Это было слишком! Я снова терзался и бичевал себя. Неужели я опять причиню больному вред?
То, как врач заботится о больных и их семье после неудачного исхода операции, говорит о нем больше, чем все таблички с его дипломами, развешанные на стенах.
Через два дня Лиза легла на операцию. Ей удалили опухоль, и черепные хирурги были очень довольны: долгая и сложная операция прошла совершенно бескровно. Частично нервы восстановились: теперь Лиза могла закрыть глаза. Правда, улыбка ее навсегда изменилась.
— Я там ваш клей видел, — сказал мне потом доктор Сэмюэлс. — В сосудах возле нерва.
— Мой, да? — устало спросил я.
— Ваш, — ответил он. — Прекрасная работа. Если бы там все кровило, я бы тот нерв вообще не заметил. Срезал бы под корень, и все.
Вот так и работает наша команда: вместе и в радости, и в горе.
Неудачные исходы — часть нашей профессии. Я не всегда ставлю верный диагноз. Не всегда идеально оперирую. Я человек, и я ошибаюсь. И все же больно, когда среди твоих ошибок — та, кому ты превратил половину лица в гипсовую маску, а через две палаты от нее — тот, кого ты заклеймил. Я предпочел бы видеть свои успехи, а не неудачи. Впрочем, я в этом не одинок. Иные врачи даже запрещают больным, которым нанесли травму, появляться на пороге их кабинета. Я уверен в одном: то, как врач заботится о больных и их семье после неудачного исхода операции, говорит о нем больше, чем все таблички с его дипломами, развешанные на стенах.
И тем не менее… две травмы на неделе. Я явно что-то делал не так.
* * *
Прошло несколько недель. Мне предстояла очередная операция. Нира, восемь лет. Левая рука и предплечье слегка опухли: там таилась артериовенозная мальформация. Симптомы проявлялись слабо, но меня тревожило, что все могло стать хуже. Такие мальформации — моя специальность. Иногда они поражают самые необычные места: ноги, колени, язык; сейчас вот — руку. Это случается нечасто, оперировать в таких случаях очень трудно, и мне помогал доктор Фитцджеральд, специалист в патологии периферических сосудов. Прекрасный врач, он ассистировал мне уже не раз, и я научился доверять его умению и оценке.
Я начал операцию очень осторожно — намного более осторожно, чем прежде. Я уже давно не был так осторожен. Я почти не доверял собственному мнению, — а это в моем положении очень и очень опасно. А перед операцией я вместе с ассистентами и персоналом — в присутствии доктора Фитцджеральда — вознес молитву Богу.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
