Как поступают с девушками, которые сами себе режут вены осколками зеркал? С теми, кто режет их по вертикали и, значит, понимает, что делает, и намеревается умереть? Как поступают с девушками, слышащими голоса, которые нашептывают им на ухо свои секреты? Девушками, которые считают, что их преследуют тени? У которых имеются неестественные, необъяснимые отношения с бесчисленным количеством пропавших девушек?
Спросите у моей мамы. Я знаю, она вам ответит, потому что, когда я очнулась, на мне отплясывали синие блики огней машины «Скорой помощи», заставляя нехороший красный цвет потихоньку отступать, и я слышала, как мама говорила о специалисте в неотложке. Она ответит, что таких девушек увозят в больницы.
Таких девушек увозят в больницы.
А ПОТОМ.
49
Прошло какое-то время, и, наконец, я поняла, что их слова обращены ко мне.
– Мы позаботимся о тебе, Лора, дорогая. А ты просто лежи и отдыхай.
– Мне кажется, ее зовут Лорен.
– Прошу прощения. Лорен. Тебя привезла к нам мама. Ты помнишь это? Помнишь, что произошло? Что ты сделала?
– Лорен, ты когда-нибудь прежде пыталась сделать что-то подобное?
– Ну да ладно. Я вижу, тебе хочется спать? Тогда сядь и проглоти это.
– Она не станет садиться.
– А ты помоги ей. Вот так. Пусть она облокотится на твою руку. Хорошо, Лорен, хорошо. Так тебе будет удобно. А теперь глотай.
– С кем ты только что разговаривала, Лорен?
– Она что-то сказала? Я не слышала.
– Она снова разговаривает с девушками… Какими девушками, Лорен? Я не вижу здесь никаких девушек.
– Давайте оставим ее в покое. Пусть поспит.
Две медсестры, шаркая, вышли из двери, оставив ее открытой – похоже, ее вообще никогда не закрывают, – а потом то и дело возвращались и смотрели, как там я, а я притворялась, будто сплю. Скоро таблетка, которую они заставили меня проглотить, сделала притворство невозможным. И я заснула по-настоящему.
Моя голова пухнет от тишины. Исчезнувшие девушки пришли навестить меня, прячутся под кроватью и тоже спят. А может, они устроились где-то еще, скажем, за занавесками – тени любят собираться там. Я их больше не вижу и не слышу, и это все, что я о них знаю.
Когда мои глаза закрываются в следующий раз, я не могу разлепить веки.
Я лежу в психиатрическом отделении местной больницы и не имею ни малейшего понятия, сколько времени проведу здесь.
50
Я не сплю. Не просыпаюсь, кашляя, и не чувствую запаха дыма.
Я пролежала в больнице на той стороне реки в отделении подростковой психиатрии, похоже, уже неделю, может, меньше, может, больше, не уверена. Солнце, льющееся в окно, кажется полуденным, оставшимся на небе с утра или же с безотрадного начала дня. Я лежу в длинной узкой палате на длинной узкой кровати у стены. Кровать напротив пуста. Как и моя голова.
В голове не гремят чьи-то не принадлежащие мне голоса, а это после случившегося очень заметно и непривычно. Таблетки, которые дают здесь на ночь, вырубают меня и лишают снов, а также голосов. Меня начисто обтерли и вернули в то состояние, в котором я была до того, пока не увидела на обочине дороги объявление об Эбби Синклер.
Вот только моя левая рука перевязана.
Мне не хочется снять повязку и посмотреть, что я натворила. Я спокойно лежу на кровати и жду. Руки-ноги у меня тяжелые, и вряд ли я способна на что-то большее. Вне всякого сомнения, если я буду терпеливо и долго ждать, одна из девушек навестит меня.
Кто-нибудь да навестит.
Но исчезнувшие девушки так и не появляются в дверях палаты и не пробираются в извилины моего мозга, ничего не нашептывают на ухо, поднеся к нему свои губы.
Мне нужно выбраться из кровати и выйти отсюда – выяснить, может ли кто позвонить маме. Она поверит мне, если только у меня будет шанс поговорить с ней. Она сразу же примчится сюда и заберет домой.
И по дороге мы посмеемся над тем, что произошло. Мы ни на секунду не усомнимся в том, что в будущем я стану обращаться с зеркалами и кусачками для ногтей куда осторожнее. Если я пропустила много школьных занятий, она прикроет меня, как делала это прежде. Может, мы скажем всем, что у меня грипп.
И никто не будет знать о том, что некогда со мной случилось то, что случилось.
51
Похоже, маме страшно смотреть на меня, но это единственное, что она может делать, и потому ее голова постоянно рассекает воздух – поворачивается ко мне. Потом отворачивается, поворачивается, отворачивается. А что уж говорить о ее руках, убирающих с моего лица волосы, или берущих мои пальцы и сжимающих их, или рисующих поглаживаниями один круг за другим на спине между лопатками, хотя я бы предпочла, чтобы она сейчас не прикасалась ко мне.
Она откашливается:
– Они собираются оставить тебя здесь на выходные, Лорен. А затем мы… в понедельник мы решим, как быть дальше.
Когда я говорю, то неплохо слышу свой голос, но он кажется мне более медленным, чем обычно, и потому я думаю, будто у меня не все ладно с ушами. Другие люди шепчутся у меня в голове, как до того шептались голоса, но звуки эти такие глухие и тихие, что я не могу их разобрать.
