Ой, мороз, мороз,Не морозь меня,Не морозь меня, моего коня,Моего коня, белогривого,У меня жена, ох, ревнивая.У меня жена, ох, красавица.Ждет меня домой, ждет-печалится.
Дубравин пел со всеми. И если раньше, в столице, ему, воспитанному на «Битлз» и «Скорпионз», казались чуждыми родные напевы, то сейчас они были в самый раз. В этих краях, где воет пурга и метут метели, такая песня звучала не только естественно и красиво. Она была нужна и очень даже правильна. Потому что отражала чаяния, суть и душу народа, затерянного на гигантском вымерзшем пространстве.
Затем гармонист грянул плясовую. И пошла гулять губерния!
Дубравин вышел на улицу. Унять хмель. Проветриться.
За окном шумели люди. А здесь не видно не зги. Тишина. И ведь лет сто тому назад было Луговое цветущим краем. В летописи оно впервые упомянуто вообще четыреста лет назад. Тогда на берега прекрасной, чистой реки пришли сюда в дикое поле русские переселенцы. Отстроили богатое поселение с большой церковью, избами, лабазами, промыслами. А вот теперь от него осталась умирающая, как и тысячи других, деревенька. Грустно.
Мороз-воевода шарил ледяными руками, забирался под свитер, хватал за коленки. Небо мерцало мириадами звезд: «Неужели ничего нельзя сделать? Неужели вот так обречены влачить жалкое существование наши деревни и села?»
Дубравин давно понял для себя – в жизни нет ничего более практичного, чем хорошая философия. И вот сегодня, раз выпал такой денек, Александр задумался: «И что ж у нас в России жизнь такая неустроенная? Все-то у нас сикось-накось. Или с помощью авось и небось. Отчего? Наверное, от того, что у людей нет ясности в уме, в душе. Нет покоя! А откуда ему взяться, коли все вокруг кипит, пенится, корежится и ломается.
Она, душа, по-настоящему может успокоиться только тогда, когда приходит в нее вера. Только с нею ничего не страшно. Ибо есть Бог. И он обязательно управит, утрясет все, как надо».
Взгляд Дубравина привычно наткнулся на силуэт стоящей посередине села, на пригорке, разоренной церкви. И сердце, как всегда, царапнул вид покосившегося креста на колокольне, заросшей кустарником крыши.
«Так не бывать же этому! – немного выспренно, под действием алкоголя подумал он. – Жизнь здешняя угасает по одной простой причине. Народ утратил веру, перестал жить по заповедям Христовым. А чтобы вернуть ее людям, надо восстановить хотя бы храм. Не причитать, не хныкать, а взяться за восстановление церкви».
И так легко ему стало после этого решения, что он даже рассмеялся во все горло. И раскатистый его смех долго еще звучал во мраке и темноте зимней ночи.
Дубравин вернулся обратно в здание. Там уже шел пир горой. И приободрившийся народ гремел, как в старые добрые советские времена, песни о первой любви.
Он аккуратно подсел к старостихе бабе Вале. Налил ей и себе по рюмочке. Они чокнулись. Выпили. И Дубравин, кашлянув, завел такую речь:
– Валентина Михайловна, а я вот что надумал. Будем церковь восстанавливать!
Та глянула на него снизу вверх удивленными синими глазами, поставила на стол натруженными пальцами тяжеленький стаканчик и заметила:
– Наверное, лучше было бы газ провести.
Но Дубравин твердо сказал, как отрезав:
– Будет церковь – будет и газ!
А сам подумал: «Не зря же наши путешественники при освоении нового места первым делом ставили на холме церковь. От нее все и начиналось».
* * *
Через пару дней о своей задумке он решил поведать соратникам. Как ни странно, Чернозёмов задал ему сакраментальный, идущий из глубины народной души вопрос:
– А почему мы должны восстанавливать? Мы же ее не разрушали!
На что Дубравин, может быть не совсем понятно для окружающих, но вполне убедительно для себя ответил:
– Так уж получается. Не мы разрушали. А восстанавливать порушенное придется нам. Как говорится, отцы и деды ели кислую ягоду, а у сыновей на зубах оскомина. Видно, доля наша такая.
На том и остановились. Взяли в деревне ключи. И поехали осматривать доставшееся хозяйство.
Ржавые ворота храма, оказавшиеся металлическими, они отворили с трудом. Открывшееся зрелище с одной стороны расстроило их, а с другой – обнадежило.
Все просторное помещение на полметра было завалено пометом облюбовавших храм местных голубей.
В алтаре стояла насквозь проржавевшая веялка с транспортером. Судя по всему, в храме когда-то был зерносклад. Он то и стал для «птицы мира» столом, домом и…
Исследователи переобулись в резиновые сапоги и принялись за дело.
– По царскому указу, кажется, Николая I, в каждом селении, где проживало более тысячи человек, строили вот такой типовой храм, – заметил Чернозёмов.
– Значит, в Луговом проживало столько народа? – удивился Дубравин. – Да, постарались большевики.
Они открыли внутренние дверцы и прошли в притвор – небольшую комнатку, в которой, судя по всему, была конторка учетчика. Там на полке валялись пропитавшиеся пылью какие-то бумаги. Чернозёмов поднял их. Сдул пыль и открыл бухгалтерский журнал с записями.
– Знаешь, как назывался колхоз, который здесь был? – спросил он.
– Как?
– «Веселая жизнь»!
И они захохотали как сумасшедшие.
– Смотри, амбарная книга!
А в книге были записи о том, сколько колхозники сдали натурального налога.
Чернозёмов читал:
– «Щербаков – сто штук яиц, два ведра сметаны, десять курей… Петров – пятьдесят яиц…»
– Ну и так далее. По списку.
И как будто пахнуло на них из этой ветхой амбарной книги еще совсем недавней жизнью. Жизнью, которую уже не вернуть, но и не забыть.
Призадумались. Видно, не очень весело тут было. Раз разбежался народ по городам и весям.
По обветшавшей скрипучей лестнице Дубравин поднялся на колокольню. И задохнулся от ощущения простора, от вольного воздуха.
– Боже милостивый! Хорошо-то как!
Прямо перед ним быстро бежала незамерзающая прозрачная река, окаймленная кустами и деревьями. За ней широко раскинулся заповедник, в котором озера чередовались с лесками.
А дальше, насколько хватало глаз, раскинулись поля и степь.
«Россия – родина слонов!» – подумал он, вспомнив, что где-то за горизонтом, в долине Дона расположен археологический заповедник. И в нем собраны кости мамонтов. Здесь когда-то бродили целые стада этих животных. Потом пришли люди. Они любили, страдали, охотились, строили. И поколение за поколением уходили в эту черную, жирную землю, удобряя ее своим прахом.
* * *
Работы начали с самого простого. Вырубили кустарники, очистили церковь от помета. Разобрали и вывезли на металлолом старый ржавый механизм. Заделали дыру. Поставили окна и заказали огромные двери.
