Человек — хозяин своей судьбы,
а не боги…
Сотар несколько минут переступал с ноги на ногу перед дверью, прежде чем постучаться и войти. Аттар был страшен. Нет, не было ни гнева, ни злости, ни ярости. Тангавор не кричал и никого ни в чем не обвинял. Он словно выморозился изнутри. Превратился в ледяную тень самого себя с пепельными, будто покрытыми инеем висками. Юный мальчишка в то утро годы потерял вместе с Варварой.
Страшно было смотреть в его пустые глаза, еще ужаснее было не услышать от него ни слова упрека. Весь мир для него перестал существовать, и все действия советника и остальных людей стали не важны. Лучше бы Тангавор накричал, ударил, в конце концов. Истукан с мертвыми глазами, машинально подписывающий бумаги, пугал сильнее прочих мыслимых наказаний за промахи и ошибки.
— Ответ из цитадели пришел? — Ледяной голос промораживал до костей.
— Нет.
Как только Тангавор сложил картину полностью, он сразу подал прошение об аудиенции у Доррейона. Аттар не имеет права покидать поднадзорный мир. А если у него появились личные причины, то сначала надо убедить владыку, что мотивы стоящие. Тех хранителей, что осмелились самовольно пройти через портал, ждали трибунал и смертный приговор за дезертирство. Тангавор оказался запертым в собственных владениях. И ненависть самому к себе выжигала все остальные эмоции.
— Мне всегда было очень стыдно за то, как мать его боготворила. — Голос у Тангавора был хриплый, словно простуженный. — Она на каждый праздник посылала ему подарки, купленные на последние деньги. Писала письма. Всем друзьям, знакомым и даже соседям непрерывно рассказывала о том, какой чудесный и невероятный у нее дядя. А мы для него словно не существовали. Я ведь видел его до этого единственный раз в жизни — на похоронах деда, его брата.
Вначале я восхищался знаменитым родственником, боготворил. А когда подрос, начал стыдиться. Позже — ненавидеть. Мне все время казалось, что над семьей непрерывно нависает его тень. Мать держала на своем туалетном столике его фотографию, а не своего мужа или детей. Мы всегда были вторичны. А потом я вырос и научился равнодушию. Как мне казалось.
Я ведь поступил в Академию хранителей ему в пику. В тот единственный раз, когда увидел его равнодушные глаза, — не выдержал и накричал. Мне было тогда лет семнадцать. «Она же вас любит!» — кричал я ему в лицо. «Любовь ничего не стоит», — ответил мне тогда дядя и выписал чек на мою учебу в академии. А я решил, что лучше иметь огромный долг перед государством, чем перед ним. И порвал чек.
Мне стоило большого труда отделить себя от его сияния. Перестать сравнивать. Что ж, я переоценил себя. Стоило ему обратить на меня свой благосклонный взор, и я потерял напрочь инстинкт самосохранения, снова вдруг стал мальчиком. На секунду мне показалось, что он и правда замечательный, и моя мать была права в своей слепой и унизительной любви. Его слова были полны такой заботы.
Стакан воды в руке Тангавора жалобно хрустнул и осыпался крошевом льда с каплями крови.
— Не вини себя.
— Не винить себя?! — Впервые за последние дни Тангавор повысил голос. Аттар тяжело вздохнул, закрыл глаза, сжал кулак с осколками в коже и едва слышно прошептал: — Я его ненавидел за то, что он отнял у меня любовь матери, а потом сам подарил ему другую дорогую мне женщину. И ты предлагаешь не винить себя?
Повисло тягостное молчание. Советник медленно пристроил принесенные бумаги в углу пустого стола.
— Выяснили, что же случилось на карнавале и почему Варвара молчала. Помните убийство в ночь маскарада? — Сотар посмотрел на аттара. Тот не шевелился, разглядывая истерзанную ладонь, и советник продолжил: — Судя по всему, к убийству причастны две ее подруги, Екатерина и Софья. И вся история с больничными документами — попытка прикрыть девочек…
— Поздно, Сотар.
Слова упали как камень. Советник замер, не смея шевелиться. Вдруг понял, что потерял друга. Перед ним сидел мужчина, который находился теперь в другом пласте жизни, в другом измерении. И между ними навсегда пролегла бездной та ночь, когда аттар во второй раз потерял свою Шаари-на.
