— А ты кричал?
— Ну еще бы! Орал, как бешеный! Понимаешь, я не столько приветствовал, сколько радость свою криком выражал, что Бирона-то больше нет… это ведь действительно было освобождением России. Потом опять еще раз принцесса показалась народу в окне и держала тогда своего сына на руках! Ну опять орали. Гул шел по толпе несмолкаемый! Радовались все — знакомые, незнакомые, баре и простонародье. Заговаривали, поздравляли друг друга, радовались, как в Светлое Воскресенье Христово! Рассказывали, что во дворце у Бирона преображенцы стоят в карауле; Миних явился прямо от Анны Леопольдовны и не только не встретил сопротивления в карауле, а напротив — помощь. Караульные преображенцы примкнули к приведенным Минихом солдатам. Бирона с женой нашли в спальне. Арестовал герцога адъютант Миниха Манштейн, он нашел супругов спящими, отдернул занавес у кровати и сказал, что имеет дело к регенту; герцогская чета сразу же поняла, в чем дело, и заорала благим матом, а Бирон полез под кровать!
— Да неужели под кровать?
— Так рассказывают! Тут подоспели к Манштейну солдаты и расправились с герцогом по-своему!
— Шибко вздули?
— Пронзительно, говорят! Он сам царапался и кусался; они ему сначала наклали кулаками, а потом прикладами, повалили на пол, засунули в рот платок, связали руки офицерским шарфом, набросили на него солдатскую епанчу и в такой виде, в одной рубашке и солдатской епанче, положили в карету фельдмаршала и привезли в Зимний дворец.
— А что же жена Бирона?
— Да о ней забыли сначала. Она выбежала за мужем в одной рубашке на улицу. Солдаты толкнули тут ее в снег, здесь ее нашел офицер и спас, отправив ее назад во дворец! Вместе с Бироном арестовали его брата Густава и Бестужева-Рюмина.
— Ну, и что ж, Бирона долго держали в Зимнем дворце?
— Сначала была кончена церемония с присягой, потом при барабанном бое был прочитан на площади манифест о принятии великой княгиней Анной Леопольдовной правления государством, в малолетие ее сына. Говорят, Бирон держал себя отвратительно под арестом: он то ругался, выходил из себя и орал всякие глупости, то ревел, как баба, а в отчаянии униженно просил его пощадить. Когда ему объявили решение его судьбы…
— А кто объявлял?
— Андрей Иванович Ушаков.
— Ага! — сказал Митька. — Что же дальше?
— Ушаков объявил Бирону от имени правительницы повеление о немедленном выезде его из Петербурга. Герцог был уже одет, и его вывели на крыльцо, окруженное солдатами… Я, брат, это видел сам! Он показался на подъезде, шапка у него была низко надвинута на лоб, а на плечах всегдашний его синий бархатный плащ на горностае, в котором все привыкли видеть его на улице. И, знаешь, в этом роскошном плаще, как-то беспомощно повисшем на человеке, которого солдаты вели в тюрьму, было что-то поистине трагическое. Как только народ увидел Бирона, так, словно зверь, остервенясь, кинулся. Я ничего подобного и представить себе не мог. Ведь обыкновенно русский человек в толпе скорее всего смешком отделывается и по большей части благодушно настроен, а тут искаженные лица, неистово сжатые кулаки, ругательства, угрозы. Войскам насилу удалось сдержать толпу. Я был впереди! Просто и не знаю, как уцелел!
— Ну верно, и сам поддавал жару?
— Не помню, ничего не помню, помню только бледное лицо Бирона с трясущейся челюстью, с надвинутой на глаза шапкой. А рядом со мной посадский орет во все горло: «Чего харю-то ему закрыли! Сдвинь ему шапку, покажи! В клочья тебя!» Бирон зашатался, словно терял сознание, его пинком втолкнули в дорожную карету, запряженную придворными лошадьми; на козлах вместо кучера сидел полицейский солдат, а рядом с ним — придворный лакей в придворной ливрее.
— Наши ребята, верно, были! Молодцы!
— Карету обступили гвардейские солдаты с примкнутыми ружьями, а в карету сели еще двое гвардейских офицеров с заряженными пистолетами в руках и адьютант Миниха, отправлявший герцога; за герцогом был также вывезен в карете его брат; а потом, в простых санях, — Бестужев-Рюмин.
— Куда же увезли герцога?
— Никто не знает, куда именно… Кажется в Петропавловскую, а может, еще куда-нибудь.
— В Шлиссельбург, верно?
— Может быть, не знаю!
— Да, дела!.. — произнес Митька. — Но, слушай, как же мне теперь повидать Груньку?
— Я уже послал сказать Селине де Пюжи, что ты приехал. Она даст знать во дворец, и Аграфена Семеновна с нею сюда придут!
20
ЕЩЕ ПОДРОБНОСТИ
Узнав, что Грунька с Селиной де Пюжи собираются приехать, Жемчугов поспешил одеться. Едва он привел в порядок свой костюм, как явился Шешковский, до того никогда не заглядывавший к нему. Митька принял его один, без Гремина, который отправился к Гидлю за кофе, чтобы угостить ожидаемых ими дам.
— Ты уже знаешь, что я вернулся? — с улыбкой встретил Митька Шешковского.
— Ну еще бы! — ответил тот. — Конечно, знаю. Ну, тебе известны все подробности?
— Пока еще в самых общих чертах, то, что знают все; я успел только выслушать рассказ Гремина, бывшего на площади во время действия.
— Значит, о задвижках не знаешь?
— Нет! О каких задвижках?
— Пустяк ведь, а все могло сорваться. Дело в том, что Манштейн, адъютант фельдмаршала, вошел во дворец Бирона один и, не зная расположения комнат, пошел наугад… тоже дела делают!.. Даже плана местности раньше не осветили. Ну идет он наугад и наталкивается на запертую дверь спальни Бирона.
— Да неужели?
— Право! Ведь, если бы пришлось ломать дверь, произошел бы шум, тревога! Бирон мог скрыться, вызвать полк брата, поднять немцев и так далее; словом, все могло рухнуть.
— Ну и как же он вошел?
— А, видишь ли, дверь-то же была створчатая, а ее верхние и нижние задвижки, видно, «забыли» задвинуть, и дверь отворилась, как только Манштейн толкнул ее.
— Что же, за задвижки ты, что ли, принимаешь поздравление?
Шешковский скромно опустил глаза.
— В истории об этом упомянуто не будет, — усмехнулся он.
— Маленькие причины незаметны, а они-то иногда самую суть и составляют. Были тут и еще маленькие толчки…
— Это ты про свою Груньку? Она действует…
— Ты и за ней следил?
— Следил! Нельзя же!.. Она, несомненно, действовала, но трудно было уловить, как именно.
— Тоже, видно, что-нибудь вроде задвижек? Ну вот придет она, так расскажет. Миних очень тверд?
— Об этом пусть тебя твоя Грунька осведомит — она там, во дворце, ближе всех нюхает.
— Ну а Остерман?
— С Остерманом все произошло как по расписанию. Когда ночью все стали собираться во дворец для принятия присяги и поздравления…
