Лола подошла ко мне и, поддерживая под локоть, как пьяного, опрокинувшего последнюю и лишнюю рюмку спиртного за ночь, повела к «Ф-150» женщины-викинга. Включив первую скорость, а затем стремительно переключаясь на вторую, третью и, наконец, четвертую, она нюхала воздух, высунувшись из окна, как будто пыталась по запаху определить направление. Как ни странно, глядя на Лолу, я вдруг ощутил, как мою голову заполняет безграничная пустота и почти полное отсутствие каких-либо звуков, сменившее ураган у меня в ушах. Я не запаниковал. Я позволил себе испытать облегчение и одновременно отметил, как мое зрение вновь обострилось, став даже острее, чем прежде.
Я уже рассказывал о том, как в начале своей карьеры проходил снайперскую подготовку? Я рассказывал о своем зрении, острота которого превышает 20/20? Объединив нас с Лолой, Бюро создало самого настоящего супергероя со сверхзрением и сверхобонянием. Видимо, именно эту цель оно и преследовало. Теперь, когда мой слух отключился и более не отвлекал, я смог бы увидеть Техас, если бы его не заслоняли от меня холмы и здания.
Лола втянула голову в плечи и сморщила нос, как будто ее очень беспокоил сам факт того, что она жива. Я попытался сосредоточиться на чем-то, кроме тишины, читая вывески на всех подряд одиноких магазинчиках и ресторанах, попадающихся на нашем прямом пути на прямой, как стрела, дороге. Дождь действовал на нервы. Он был холодным, меланхоличным и никак не мог решить, то ли ему начаться, то ли прекратиться. Несмотря на полдень, небо было темным, как будто наступили сумерки.
Широко открытый рот промелькнувшего мимо деревянного почтового ящика напомнил мне детство. С другой стороны, все дела, над которыми я работал, так или иначе напоминали о детстве. С учетом гипертимезии, от которой я, возможно, страдаю и которую мне обычно удается неплохо контролировать – в отличие от других людей с настоящей гипертимезией, – включилась моя «исключительная память», и передо мной снова всплыли мучительные воспоминания.
В мое сознание вторгся один день, который прокручивался у меня в голове особенно часто. Ну, вот я и выдал себя. Думаю, будет лучше, если я посвящу вас в одну тайну, которую до сих пор тщательно скрывал. Я уже говорил выше, что решил поступить на работу в ФБР, чтобы «угодить родителям» или обеспечить мою подружку, но в начале этих сдвоенных мемуаров мы с вами еще плохо знали друг друга.
Когда мне исполнилось тринадцать лет, мой отец получил работу по конструированию силовых установок для крупной строительной чикагской компании. Оставив позади роскошное существование в Буффало, мы переехали в кирпичный одноэтажный дом в западном пригороде Чикаго, приблизительно в двадцати минутах езды от его центра. Поселок назывался Риверсайд и мог похвастать шедеврами Фрэнка Ллойда Райта[14], спокойными птицами, высокими деревьями, тихими улицами, а также магазинчиком со странным названием «Ворчуны», в котором продавалось необычайно вкусное мороженое.
Риверсайд был спланирован тем же джентльменом, который создал Центральный парк, – Фредериком Лоу Олмстедом. Олмстед мечтал создать город, в котором из каждого дома открывался бы вид на парк. Таким образом, приехав туда, вы увидите, что улицы Риверсайда проложены по кругу, заплетаются в узлы и прерываются крохотными газонами и великолепными парками, такими как Тертл-парк[15] с выкрашенной в зеленый цвет бетонной черепахой в центре.
Во времена моего детства планировка Риверсайда позволяла агентам по недвижимости утверждать, что там очень низкий уровень преступности. По раскручивающейся спирали улиц грабителям было крайне сложно скрыться от правоохранителей. Риверсайдским грабителям было необходимо отлично ориентироваться в его планировке: завитушках улочек и постоянно меняющих направление аллеях парков. Такая задача была по плечу только местному жителю.
Тертл-парк находился посреди наслоений узловатых улиц и напоминал центр венка из виноградных лоз. Именно здесь одно трагически важное происшествие обнаружило мою необычайную зоркость. Под словом «важное» я подразумеваю событие настолько глубокое, что оно полностью меняет прежнее течение жизни, направляя его в абсолютно новое русло. Оно собирает воедино все эмоции и тайные опасения, выворачивает их наизнанку и создает совершенно новые страхи, о существовании которых вы прежде даже не догадывались. В дальнейшем эти страхи продолжают свое существование в качестве постоянного фона вашей жизни, лейтмотивом сопровождая каждую секунду вашего бодрствования.
Данное событие также подсадило в души моих родителей жучка, от которого им уже не удалось избавиться, – желание, чтобы я посвятил себя борьбе с преступностью. На протяжении всех последующих лет моего детства, отрочества и юности я отбивался от них, отодвигая исполнение этого желания написанием комедий, созданием комиксов и участием в драматических пьесах.
Тем не менее на последнем курсе колледжа (иезуитский колледж Святого Иоанна) священник, с которым я регулярно играл в шахматы, убедил меня взглянуть в лицо своим страхам. Решив, что его устами со мной говорит Бог, я в точности последовал его совету и пошел дальше. Я посвятил себя тому, мысли о чем долгие годы преследовали меня днем и ночью, – похищениям.
* * *
Итак, знакомьтесь – тринадцатилетний я, мои родители и мой восьмилетний брат Риз, которого мы никогда не называли Ризом. Мы называли его Мози. Стоял безоблачный и безветренный жаркий июльский день. Родители повели нас угощать мороженым в «Ворчунов», до которых было около восьми кварталов. На обратном пути мы зашли в Тертл-парк.
Мы с Мози уже раз двадцать обежали и объехали весь город на велосипедах. Иногда мы делали это вместе с нашим бебиситтером. С моей назойливой автобиографической памятью я мысленно воссоздавал каждый квадратный дюйм в трехмерной проекции. Я знал, что похожий на четырехугольную звезду особняк, построенный по проекту Фрэнка Ллойда на углу Тертл-парка, находится в полумиле от нашего дома. Я знал, что у начала подъездной дорожки к особняку лежит камень размером с баскетбольный мяч, на котором имеется десять насечек. Я знал, что Тертл-парк окружают пять викторианских особняков и три каменных, а также два современных мегасооружения, дом с мансардой и заброшенное ранчо. Расстояние между домами позволяло нам с Мози бегать наперегонки. Разумеется, я с легкостью его обгонял, но порой специально уступал, жалея младшего брата. Он был невысоким и носил очки с толстыми линзами. Я любил Мози. Он был таким легким. «Глупыш», – называла его мама. Он всех смешил. Все пророчили ему будущее великого комедийного актера.
Я никогда не смог бы стать таким, как Мози, а ему никогда не удалось бы стать похожим на меня. О, как же я пытался смоделировать его детство, возродить для нас всех этого давно утраченного мальчугана, такого милого и смешливого.
Забрав с собой мороженое, капающее из стаканчиков прямо нам на руки, мы, как семейство крякающих уток, уселись вокруг озера. Только нашим озером была бетонная черепаха из Тертл-парка. Бросив свой отсыревший и раскисший стаканчик в урну, Мози заявил:
