Но он не собирается отвечать. Их разговор пришел совсем не туда, куда бы ему хотелось, и сказав этой привлекательной женщине, что она глупая лицемерка, он ничего не добьется. Это лишь сделает их дальнейший путь чуточку сложнее.
Сержант разворачивается и направляется к пожарной двери.
– Наслаждайтесь видом, – говорит он через плечо.
– Я имела в виду до Катастрофы, – раздается голос Джустин за спиной. – Это прямой вопрос, Паркс.
Эти слова заставляют его остановиться и снова развернуться.
– За кого ты меня, черт подери, принимаешь? – спрашивает он.
– Я не знаю. Ответьте на вопрос. Убивали?
Ему не нужно думать над ответом. Он знает свои границы. И они незыблемы (в отличие от других людей).
– Нет. Я убил нескольких голодных в возрасте пяти или шести лет. Но у тебя не большой выбор, когда тебя хотят заживо съесть. Я никогда не убивал ребенка, который был бы, по твоему мнению, живым.
– А я убила.
Теперь ее очередь отворачиваться. Она рассказывает ему историю, ни разу не взглянув в глаза, даже несмотря на то, что в такой темноте зрительный контакт довольно условная штука. На исповеди же вы никогда не увидите лица священника. Но Паркс готов поспорить, что ни один священник не был на него даже близко похож.
– Я ехала домой. После вечеринки. Я пила, но не много. И я была уставшей. Я работала над одной статьей и две недели рано вставала и поздно ложилась, чтобы привести ее в порядок. Но это все не важно. Просто… ты пытаешься осознать это потом. Найти причины, которые привели к этому.
Хелен Джустин говорит монотонно. Паркс вспоминает письменный отчет Галлахера, с его многочисленными «таким образом». Но наклон ее головы и сила, с которой она вцепилась в бетонный парапет, придают рассказу живость.
– Я ехала по этой дороге. В Хартфордшир, где-то между «Южными дамочками» и «Поттерс баром». Несколько домов вдоль дороги, один бар, но в основном – живая изгородь. Я не ожидала… Я имею в виду, было поздно. После полуночи. Я не ожидала, что кто-то еще не спит и бродит по улице, и совсем не думала, что…
Кто-то выбежит на дорогу передо мной. Он вынырнул из щели в живой изгороди, как мне кажется. Никакой тропинки там не было. Он внезапно возник на дороге, и я ударила по тормозам, когда уже была над ним. Это ничего не изменило. Моя скорость была около восьмидесяти, когда я сбила его, и он… он отскочил от автомобиля, как мячик.
Я остановилась намного дальше. В сотне ярдов или около того. Вышла и прибежала обратно. Я надеялась, но… он был мертв, сомнений не было. Мальчик. Лет восьми или девяти. Я убила ребенка. Сломала его под кожей, так что он лежал на дороге с неестественно вывернутыми руками и ногами.
Мне кажется, я долго там сидела. Меня трясло, я рыдала и… не могла встать. Казалось, что очень долго. Я хотела убежать, но не могла даже пошевелиться.
Теперь она поднимает голову и смотрит на сержанта, но тьма почти полностью скрывает ее лицо. Виден только изгиб губ. Эта линия напоминает ему его шрам.
– Но потом я заставила себя, – говорит она. – Я пошевелилась. Я встала и уехала. Оставила машину в гараже и пошла спать. Я даже заснула, Паркс. Можешь в это поверить?
Я не могла понять, что мне с этим делать. Если я признаюсь, то загремлю в тюрьму, на моей карьере будет поставлен крест. И это не вернет мальчика к жизни, так в чем смысл? Конечно, я знала, что смысл был, и в следующие дни шесть или семь раз брала телефон в руки, но так и не решалась набрать номер. А потом мир рухнул и звонить уже было некуда. Мне сошло это с рук. Я выбралась сухой из воды.
Паркс долго ждет, пока не убеждается, что Джустин закончила. Правда, большую часть времени он пытается понять, что же она хотела сказать ему этой историей. Может, он был прав, когда думал, к чему это все ведет, и Джустин лишь проветривает свою древнюю прачечную перед тем, как они займутся сексом? Навряд ли, конечно, но ведь все возможно. В любом случае ответный ход с его стороны один – отпущение грехов, если только ты не думаешь, что грех непростительный. Паркс так не думает.
– Это был несчастный случай, – говорит он ей, указывая на очевидное. – И, наверное, в итоге ты сделала все правильно. Ты не похожа на человека, который позволяет дерьму катиться. – Он действительно так считает. Одна из черт Джустин, которая ему нравится, – ее серьезность. Он изо всех сил ненавидит легкомысленных, бездумных людей, танцующих на поверхности земного шара, не глядя под ноги.
– Да, но ты не понял, – говорит она. – Зачем, ты думаешь, я рассказала тебе все это?
– Я не знаю, – отвечает Паркс. – Зачем?
Она отступает от парапета и подходит к нему вплотную. Это может быть эротично, но нет.
– Я убила этого мальчика, Паркс. Если вставить мою жизнь в уравнение, то результат будет – минус один. Это моя оценка жизни, понимаешь? И ты… ты и Колдуэлл, и рядовой Джинджер Роджерс… Господи, значит это что-то или нет, но я не позволю вам сделать мою жизнь равно минус двум.
Она выплевывает последние слова ему прямо в лицо. Вместе с небольшими вкраплениями слюны. Лицо Джустин так близко, что он отчетливо видит ее глаза. В них есть что-то сумасшедшее. Какая-то сильная боль, но чертовски хорошо, что эта боль не из-за него.
Она оставляет его наедине с бутылкой. Это не то, на что он надеялся, но все же неплохой утешительный приз.
41
Кэролайн Колдуэлл ждет, пока сержант и Джустин уйдут. Потом встает и быстро идет на кухню.
Днем она увидела в дальнем шкафу целую пирамиду из пищевых контейнеров Таппервеэр. Никто не обратил на них внимания, потому что они были пусты. Но Колдуэлл испытала настоящее удовольствие, увидев их. Как же редко, но как вовремя, Вселенная дает тебе именно то, что нужно.
Она берет шесть маленьких контейнеров и шесть чайных ложек, раскидав их по карманам халата. Она также берет с собой фонарь, но не включает его, пока не доходит до места назначения и не закрывает дверь.
Она старается делать короткие вздохи. Разлагающаяся плоть в закрытом помещении за эти годы наполнила воздух настолько сильным запахом, что, кажется, можно ощутить его физическое присутствие.
С помощью ложек Колдуэлл берет несколько образцов из голодного, которого убил Паркс. Она интересуется только мозгом, но чем больше образцов, тем больше шансов, что один из них окажется не слишком загрязненным флорой и фауной из кожи, одежды или окружающего воздуха.
Тщательно заполнив каждый контейнер, она кладет их обратно в карманы. Грязные ложки выбрасывает – они больше не нужны.
Во время работы она думает, что должна была сделать это много лет назад. Мужчины вроде сержанта имеют свою область применения – без них она бы никогда не собрала испытуемых. Но если бы она была вместе с солдатами за периметром во время их вылазок, то ей не пришлось бы полагаться на их неадекватные наблюдения и ненадежные воспоминания.
