Юмико на заднем сиденье подставляет лицо ветру. Она подавлена и помнит, как умер отец, но дети, пожалуй, адаптируются к переменам лучше взрослых. Шайори оборачивается. Женщину, тело которой досталось Юмико, звали Кейко, и она попала в коррекционную тюрьму за совершенный теракт на фабрике утилизации синергиков – этих похожих на фарфоровые куклы манекенов с биоэлектронными мозгами в груди, которые заполонили весь мир.
Шайори думает, что, вероятно, когда-то внешность Кейко можно было считать красивой – когда за телом следила зрелая женщина, не ребенок. Сейчас, без косметики и шарма, лицо Кейко выглядит усталым и осунувшимся. Лишь искрится детским желанием жить взгляд, за которым живет ребенок. Шайори вспоминает резню, устроенную в «Тиктонике» людьми ее отца. Сколько всего погибло силовиков в тот день? Дюжина? Пять дюжин? Десять? Если бы Семъяза не прошел коррекцию, если бы система посчитала его исправление невозможным и стерла ему личность, то Шайори бы не поехала в «Тиктонику», отец не послал бы за ней убийц клана Тэкия… И Юмико была бы девочкой с детским телом.
Шайори видела ее трупик лишь мельком и не запомнила лица – что-то синее и мертвенно бледное. Макото увернулся от выпущенной Рафом Вэдимасом интеллектуальной пули, и смерть нашла себе другое тело, не заботясь о том, что это был ребенок – Шайори видела, как это случилось. И если Вэдимас узнает, что Юмико жива, то он будет охотиться не только за девочкой, но и за Шайори. Свидетели ему не нужны. Там, в реабилитационном центре «Тиктоники», когда Семъяза вырубил начальника тюрьмы, у Шайори был шанс избавиться от Вэдимаса навсегда. Установленные коррекционной системой блоки не позволяли Семъязе забирать жизни, но ведь Шайори могла сделать это сама. Правда, поняла она это только сейчас, когда назад было ничего не вернуть.
Крошечная спортивная «Хонда» лихо взбирается на эстакаду и уходит на развязку, пестрящую нейронной рекламой. Всю свою недолгую жизнь Юмико жила с отцом в крохотном городе возле «Тиктоники». Когда они въезжают в пригород Токио, девочке он кажется центром мира, Вселенной. Особенно поражают бесконечные нейронные рекламы. Они влезают в голову спроектированными образами. Нейронные модули повсюду. Они продают машины, средства гигиены, новые синтетические продукты и диковинную органику, в существование которой верится с трудом, особенно если учитывать, что в умирающем мире давно исчезли почти все животные и растения. Нейронные образы проектируются даже на дорогу, отчего кажется, что сияет весь мир вокруг.
– Дубы! Дубы! – кричит Юмико, когда они останавливаются перекусить в придорожном кафе.
Искусственные деревья тянутся к небу силиконовыми ветвями. Они растут, их листья желтеют, опадают, затем появляются почки и снова распускаются листья, но все это не по-настоящему. Как и пара птиц, которые свили гнезда в этих ветвях.
– Смотри! – кричит Юмико, хватая Шайори за руку и показывая на гнезда.
Шайори улыбается сквозь боль – девочка забылась и схватила ее за левую руку с отрезанным мизинцем. Но боль сейчас желанна. Шайори пытается идти, почти не наступая на правую ногу, чтобы случайно не активировать нейронный модуль любви. Торс Семъязы сплошь покрыт нейронными татуировками боевых способностей, но сейчас их не видно. Рубашка скрывает его принадлежность к клану. Остается лишь нейронная татуировка на шее с изображением Шайори, которую он сделал, когда они стали встречаться. Но эта татуировка не пугает людей, скорее наоборот – любовь умиляет или вызывает раздражение, но почти никогда не вселяет ужас, как кланы якудза.
Они входят в заполненное людьми кафе. Юмико держит Шайори за руку. Она ребенок – ее не волнует, как это выглядит со стороны. Очередь формируется согласно интегрированным чипам идентификации социального статуса. Обычно их интегрировали еще в старших классах школы, но Шайори знала, что якудзы избегали этой процедуры. Правда, после коррекции в «Тиктонике» в тело Семъязы интегрировали стандартный идентификационный жидкий чип, интегрировали, наверное, и в тело Кейко, которое теперь принадлежало Юмико, но вряд ли у бывших заключенных уровень социального статуса был достаточно высоким, чтобы не торчать в конце очереди.
– Думаю, будет лучше, если заказ сделаю я, – говорит Шайори.
Семъяза не спорит. Система переносит Шайори в первую тройку. Перед ней только мужчина лет тридцати и школьник. Шайори удивлена, что у школьника такой высокий социальный статус. Должно быть, это местный вундеркинд. Система выделила его и стимулирует к развитию, позволяя вкусить привилегии высокого социального статуса. Школьник подключен к нейронной социальной сети посредством бесплатного модуля в закусочной. У него туманный взгляд. Сознание цепляется за реальность, находясь где-то далеко отсюда. Он что-то изучает. Шайори видит, как подросток перебирает губами, проговаривая незнакомые ей формулы. Мужчина перед ними заканчивает делать заказ. Школьник не замечает.
– Твой черед, – говорит мужчина.
– Эй, – Шайори трогает школьника за плечо, иначе он так и будет стоять здесь до вечера – вряд ли эта очередь что-то значит для него. Вряд ли он вообще замечает естественное течение жизни.
Подросток вздрагивает, обрывает нейронное соединение и шаблонно извиняется за свое поведение, чтобы система не списала ему баллы социального статуса.
– Ох уж эти умники, – говорит мужчина Шайори.
У него свежее лицо и темные пытливые глаза. Костюм недорогой, но стильный. Шайори уверена, что видела нейронную рекламу этого костюма где-то на дороге. Вообще, когда она жила в семье, благосостояние отца позволяло ей не разбираясь отключать все эти рекламные модуляции, проецируемые прямо в голову. Достаточно было лишь оформить подписку на блок. Но подписка была недешевой. Реклама оплачивала платные дороги, уборку города, содержание искусственных деревьев и робоптиц, которые вили в силиконовых кронах свои ненастоящие гнезда. Но потом Шайори поняла, что реклама в дороге помогает отвлечься. К тому же нейронные проекции разукрашивают мир, превращают его в яркую бесконечную ярмарку. Реклама была чем-то вроде синергиков, работавших там, где обычные люди не хотели работать.
Официантка-синергик проходит мимо Шайори. В толчее людей биомашина выбирает наиболее короткий путь. Шайори спешно отходит в сторону, наступает на правую ногу, вспоминает о нейронной татуировке любви и подгибает колено, чтобы не активировать модуль. Мужчина, стоявший в очереди первым, помогает ей удержаться на ногах, поддерживает за локоть. Заказ еды становится второстепенным. Весь мир второстепенен. От мужчины, который держит Шайори за локоть, пахнет популярным одеколоном. Запах сводит ее с ума. Его взгляд гипнотизирует. Его лицо гладко выбрито. Кожа чистая, почти идеальная. А глаза… Ох уж эти глаза! И губы. И тело… Нужные слова как-то сами складываются в предложения. Вокруг толпа людей, но Шайори не замечает их. Она ведет мужчину в туалет закусочной, запирает дверь. Мир кружится каруселью, вспыхивает пульсаром и взрывается суперновой… Взрывается… Взрывается… Взрывается…
– Теперь уходи, – говорит Шайори.
Мужчина улыбается, приводит в порядок свой недорогой костюм, смотрится в зеркало, моет руки, уходит. Модуль любви активен, и Шайори с трудом сдерживается, чтобы не побежать за случайным любовником, не позвать назад. Но мысли под контролем. Чувства под контролем. Шайори приводит себя в порядок, подводит глаза, меняет потускневший цвет помады на губах, принимает пару нанопилюль антисептика, моет руки, распечатывает новый гигиенический платок, обматывает им левую руку, достает из сумочки танто и отрезает себе первую фалангу безымянного пальца.
