Холмс постарался принять его как можно радушнее. В очаге пылал жаркий огонь, на журнальном столике, сервированном дорогим фарфором, был подан кофе и фирменный фруктовый пирог миссис Хадсон. Кроме того, я заметил, что в честь нашего гостя графины в тантале были доверху наполнены виски и бренди.
– Итак, господа, сегодня мы славно потрудились! – потирая руки, заявил Хопкинс, вошедший в нашу гостиную в сопровождении рассыльного. – Арест Соглядатая делает честь всем нам – и мне тоже! Но вы ведь еще не знаете, кто он такой. Его настоящее имя – Ганс Тетцнер. Он разыскивается австрийской полицией за совершение нескольких серьезных преступлений, в том числе убийства, покушения на убийство и предполагаемой государственной измены.
Все эти сведения инспектор Хопкинс выдал прямо с порога, запыхавшись от волнения. Он был молод (немного за тридцать), энергичен, сообразителен и без ума от дедуктивного метода Холмса. В свою очередь, Холмс уважал Хопкинса и возлагал на него большие надежды. Мальчишеский энтузиазм гостя сразу обезоружил нас.
Холмс, улыбаясь, жестом пригласил его занять кресло у камина.
– Кофе? – предложил он. – Или что-нибудь покрепче?
– Что ж, – проговорил Хопкинс, бросая выразительный взгляд в сторону тантала, – я уже не при исполнении, а вечер сегодня прохладный, сэр.
– Тогда – всем виски, – объявил Холмс, кивком прося меня подать стаканы и графин с виски.
Когда мы втроем наконец устроились у камина, Холмс обратился к гостю:
– А теперь, дорогой Хопкинс, расскажите нам все, что вы знаете о Гансе Тетцнере. Но прежде, чем вы приступите, я должен задать вам один вопрос. Будет ли фигурировать в вашем рассказе полковник Себастьян Моран?
Хопкинс привстал, не донеся стакан до рта:
– Да, мистер Холмс, но под другим именем. Мой швейцарский коллега Эрик Вернер упоминал о неком полковнике Викторе Норленде. Он описывал его как крупного мужчину, прежде служившего в Индийской армии и отличного стрелка.
– Должно быть, это он и есть, – с удовлетворением сказал Холмс. – Значит, старый шикари до сих пор жив. Я так и думал. С радостью погляжу на них обоих, Тетцнера и Морана, в наручниках. Отменная добыча!
Хопкинс помрачнел:
– Боюсь, я вас разочарую, мистер Холмс. Господин Вернер сообщил, что швейцарские власти упустили полковника. Пару дней назад он, что называется, улизнул. Но они его ищут, и мы тоже решили устроить облаву на него и его маленькую шайку.
– Шайку? – переспросил Холмс, сверкнув глазами.
– О да, мистер Холмс. Небольшая такая банда. В ней состоит несколько аристократов и молодых армейских офицеров.
– Можете назвать какие-нибудь имена? – быстро спросил Холмс, подаваясь вперед.
– Сейчас подумаю. Господин Вернер упоминал два или три имени. Дайте-ка вспомнить… – ответил Хопкинс, ставя свой опустевший стакан на столик и с сосредоточенным видом, который произвел бы впечатление на самого Ирвинга, потирая подбородок.
Холмс встал и вновь наполнил стакан инспектора, а затем уселся на место, оперся локтями о колени и напряженно уставился на Хопкинса, словно пытаясь посредством одной лишь силы воли вытянуть из него необходимые сведения. Ощутив на себе его испытующий взгляд, Хопкинс откашлялся и отхлебнул из своего стакана.
– Значит, так, – проговорил он наконец, – он называл барона фон Штаффена и Эрнста Хидлера, а еще какого-то Густава (фамилию его я не запомнил).
– Все они швейцарцы?
– Нет, не все. Господин Вернер говорил, что некоторые – немцы, в том числе и тот, которого мы сегодня арестовали.
– Неужели? – равнодушно пробормотал Холмс, будто бы потеряв всякий интерес к делу, хотя я знал, что все обстояло как раз наоборот, что и подтвердилось после ухода Стэнли Хопкинса.
– Вы понимаете, насколько это важно, Уотсон? – спросил он, как только дверь за инспектором захлопнулась.
– Вы имеете в виду – что Соглядатай оказался немцем, а не швейцарцем?
– Вот именно! Тут дело вовсе не в национальности. Хопкинс назвал еще двух членов шайки, связанных с Соглядатаем, он же Ганс Тетцнер. Хотел бы я знать, кто еще туда входит.
– Кто? – переспросил я, не понимая, кого он имеет в виду.
– Например, Эдуард Лукас[91], – предположил Холмс, насмешливо поднимая бровь.
– Эдуард Лукас! – воскликнул я. – Дело о втором пятне? Вы утверждали тогда, что там была замешана большая политика и что, если бы пропавшее письмо было опубликовано, «наша страна (вы прямо так и сказали) была бы вовлечена в большую войну».
– Да, верно, я именно так и говорил, – хмуро ответил Холмс.
– Но Лукас мертв, Холмс! – возразил я. – Убит своей собственной женой, француженкой!
– Я знаю, дружище. Но это вовсе не исключает того, что при жизни он являлся членом той «маленькой шайки», о которой говорил Хопкинс. Мы должны добавить к списку ее участников еще одно имя: Гуго Оберштейн.
– Вы имеете в виду… – ужаснулся я.
– Да, я имею в виду похищение чертежей Брюса-Партингтона и последующее убийство Артура Кадогена Уэста[92]. Как говорил сам Майкрофт, это происшествие грозило кончиться международным кризисом. Он воспринимал его настолько серьезно, что обещал предоставить в мое распоряжение всю британскую полицию, если я возьмусь вернуть чертежи. Я видел, что за обоими преступлениями стоит глава некого европейского государства, возомнивший себя новоявленным Цезарем и задумавший, на пару со своим канцлером, приобрести контроль не только над территорией нашей империи, но и над международными водами. Если мы не прислушаемся к этим тревожным сигналам, то вскоре будет бесполезно призывать Британию править морями, как поется в песне, потому что все будет потеряно. Пусть нас не поработят в прямом смысле слова, но мы обязательно превратимся в страну второго сорта.
