Хан как будто не замечал моего сопротивления, а может быть именно оно его и заводило. Танец был долгим, пытка, казалось, будет бесконечной. Время шло, но самое страшное не происходило. Я затаилась, Хан молчал.
Музыка кончилась неожиданно, точно оборвалась. Я посмотрела на сцену и неожиданно увидела на ней Алешу. Он стоял на авансцене и смотрел прямо мне в глаза. Хан отстранился от меня и обернулся. И тут Алеша подошел к микрофону и коротко объявил:
— Перерыв пятнадцать минут.
Все недовольно загудели и стали расходиться по углам.
Я, воспользовавшись моментом, ловко вывернулась из ханских объятий и побежала к выходу.
В туалете толпились девчонки. Кто-то подкрашивался, кто-то курил, кто-то просто цедил пиво из банки. Я подошла к раковине и стала ожесточенно и судорожно намыливать руки. Смыв с них несуществующую грязь, я принялась за лицо. Косметикой я почти не пользовалась, и отмыть лицо начисто мне не составило особого труда. Зачем я это делала, я сама не знала. Но, только закончив с умыванием и напившись воды из-под крана, я наконец почувствовала облегчение.
Выйдя из туалета, я отправилась на поиски своих девчонок. Никто из них мне на глаза не попадался, зато я попалась на глаза нашей директрисе. Та уже было насупила брови сурово и пошла мне навстречу, но я нахально отвернулась и, сделав вид, что не вижу ее, быстрыми шагами засеменила обратно в зал.
В зале снова гремела музыка, только на сцене уже никого не было. Музыканты, включив магнитофон, разошлись по своим делам. Я быстро смешалась с толпой танцующих, и когда чья-то рука легла мне на плечо, я не поворачиваясь, машинально вывернулась из-под нее и небрежно бросила: «Я не танцую!» Только потом я оглянулась и встретилась с растерянными близорукими Алешиными глазами.
Все произошло так, как я хотела. Темно, страшно, холодно и опасно. И двое встречаются взглядами. И одна говорит: «Нет», а другой говорит: «Очень жаль»…
После этой странной, неожиданной и незабываемой встречи многое в наших отношениях с Алешей изменилось. Теперь он караулил меня у школы, он провожал меня взглядом, он попадался мне на глаза в самых неподходящих для его пребывания местах. Мы словно поменялись ролями. Это произошло не потому, что мои чувства к нему ослабели, просто я поняла, осознала, проинтуичила, что теперь он должен сделать свой ход. Невероятное случилось и стало очевидным. Но об этом знали только двое.
Прошло еще полгода, прежде чем мы по настоящему познакомились. Еще две длинных одуряющих четверти неуверенности, неизвестности и томления. Я скатилась с твердых четверок на хлипкие тройки. Голова отказывалась воспринимать информацию, основанную на четких правилах и законах. Мозги из плотной гладкой субстанции превратились во что-то легкое и невесомое. Казалось, что голова туго, до отказа набита розовой сладкой воздушной ватой, которая беззвучно поглощает и топит в себе все поступающие извне импульсы. Проецируемая наружу, вата превращалась в вечно румяное и причудливое облако, клубившееся у меня перед глазами и полностью застилавшее собой все предметы, образы и события.
Пришло лето. Все готовились к выпускному. Школа была маленькая, и выпускников было мало. По старой, неизвестно кем заведенной традиции на балу гуляли не только десятиклассники, но и все учащиеся старших классов. С трудом переведенная в девятый класс, я могла с чистой совестью явиться на это мероприятие для последнего и решительного боя за свою желанную зависимость и принадлежность. Собственноручно сконструированное умопомрачительное бальное платье я шила целый месяц. В ход пошли все мамины тряпочки и лоскуточки, все кружева и ленты, все бусинки и бисер. Вся белая, пушистая и блестящая, как новогодняя елка, Золушка отправилась на бал.
Принц, как всегда, играл на сцене и по-прежнему был высок и недосягаем, словно пик Ленина. Но на то она и сказка, что начало у нее хорошее. И не обязательно терять туфельку, чтобы обрести принца. Очень скоро он спустился ко мне со своей заоблачной вершины и, глядя прямо в глаза, не спросил, а крикнул, петушино меняясь в голосе: «Можно?» — «Все, что угодно», — хотелось прокричать мне в ответ, но я лишь скорбно опустила голову и положила ему руки на плечи. Два одиночества тряслись, будто осенние листья, с трудом попадая в такт музыки. Никогда уже потом в жизни я не испытывала такого ужаса и мандража. Наши сердца стучали с такой силой, что ребра, прогибаясь и пружиня, с трудом выдерживали их натиск.
Сразу после танца мы, не сговариваясь, взялись за руки и ушли из школы в вечность. Начался бурный и продолжительный роман, герои которого, как и положено героям, вместе преодолевали все трудности и неприятности, возникающие на их пути.
Сначала на нас обратили внимания сырихи, так Алеша называл своих школьных почитательниц и воздыхательниц. Они все лето дежурили у его или моего дома, и как только мы отправлялись куда-нибудь на улицу, они дружной и сплоченной толпой следовали за нами. Периодически девчонки подкарауливали меня в моем подъезде, и мне приходилось спасаться бегством, чтобы в прямом, а не переносном смысле этого слова, не получить по морде лица.
Алешины товарищи уважительно раскланивались со мной как с равной по возрасту и положению, и только Хан смотрел косо и зло. Однажды Леха пришел ко мне с ярким фиолетово-черным фингалом под глазом, появление которого объяснил очень невразумительно. Не то чтобы Хан был сильно в меня влюблен, но что-то явно раздражало его в нашей с Лешей близости, и поэтому он вяло и крайне нерегулярно с этим боролся. То Леху где-нибудь подкараулит, то, пройдя мимо меня со стаей себе подобных малоклеточных организмов, отвесит мне какую-нибудь сальность типа: «А как насчет взять в рот и проглотить?»
Лето в чаду и истоме пролетело как кукушка над гнездом всех брошенных и незаслуженно обиженных. Школа стояла на горизонте и грозила оттуда своим увесистым кулаком. И уже в сентябре старик Державин в лице нашей школьной администрации нас заметил и отнюдь не благословил. Маму стали вызывать каждую неделю на ковер, где ее и пытали без устали, пугая разнообразными детьми в подолах, приносимых развратными нимфетками-переростышами. Мама, как партизанка, хранила молчание и покой. И мы с Лешкой были мужественны и непоколебимы.
Постепенно волна неприятия и гнева схлынула, к нам привыкли, нас простили, нас даже полюбили, и мы стали своего рода школьной достопримечательностью.
Все оборвалось неожиданно и печально. Лешин отец был военнослужащим, и в один прекрасный день был «дан приказ ему на запад». Мне, по понятным причинам, ничего не оставалось делать, как остаться в стороне. Откуда-то сверху свалилось это наказание и прибило нас градом к земле жестоко, несправедливо и безысходно.
Я перестала ходить в школу. А Алеша каждый день, засветившись в школе на одном-двух уроках, приходил ко мне домой, чтобы привести меня в чувство и хоть как-то успокоить. Я третьи сутки лежала на своем диване без движения, и Лешка начинал хозяйничать на кухне, готовя мне какую-то немудреную еду и питье. Потом мы ели вместе, вместе плакали и вместе думали, как нам быть.
Однажды бессонной зимней ночью меня осенило. Мысль была проста и незамысловата, как все гениальное. Нам нужен ребенок! Как мы раньше не догадались? Тогда они не посмеют нас разлучить!
